Читаем История прозы в описаниях Земли полностью

Современник и ровесник Томаса Мэлори, вот он осматривает очередной Рим, Иерусалим, Александрию, Константинополь, Венецию, Брюгге – не святой Брендан и не посланник Великого Хана, не папский легат, не купец, не крестоносец, не дипломат… Идальго Перо Тафур – путешественник и поехал просто так. Немного рыцарь, но больше на словах и не хватается за оружие при первом чихе. В литературном отношении автор «Странствий и путешествий» – одного из немногочисленных романов XV века – не был последователем Марко Поло (в те времена сочинение Поло считалось недостоверным) или Джона Мандевиля (чей полный выдумок роман считался, напротив, документально верным). Я подозреваю, что доктрина путешествия Тафура восходит к жившему двумя столетиями ранее Гильому де Рубруку, чьё «Путешествие в восточные страны» впервые в европейской литературе говорит о путешествии человека – герметичного индивида, а не жанровой функции. Именно Рубрук написал хронику изнурительного кочевья по монгольским равнинам с ледяными пятками и улюлюкающим от голода желудком, открыв континент дорожного дискомфорта и поведав о путешествии, в котором полагаться на обратный путь было бы слишком легкомысленно. Я должен отвести вас к Мангу-хану, это путь четырех месяцев, и там стоит столь сильный холод, что от него раскалываются камни и деревья – смотрите, сможете ли вы выдержать. Отмороженные бульдозеры артурианы в панцирях и шлемах остались в прошлом, но их идеология дотлевает, коптит, загораживая туманной завесой подмостки, где предстоит возникнуть раблезианским умникам, пикарескным хитрецам, прециозным любовникам. Герой Тафура больше напоминает не рыцаря, а лёгкого пехотинца, отбившегося от своего отряда, чтобы обучиться ренессансной любознательности в лабиринтах городских кварталов, как Дафнис и Хлоя обучались любовной игре на пастбищах Митилены. Книга Тафура запечатлевает мгновение равновесия между чашами весов, когда бесцельный поиск приключений ещё подпитывается рыцарской моралью, но уже граничит с ренессансной жаждой сопричастности к материальному разнообразию мира. Ведь адептам рыцарских романов не был известен урбанистический кайф, который не являлся бы простодушным изумлением перед пряной экзотикой Африки или Востока, но уже напоминал бы вожделение коллекционера или ту античную жадность, с которой упёртый географ за полтора тысячелетия до того вгрызался в Александрийскую библиотеку. Этакая рыцарская отчуждённость всё ещё чувствуется в «Странствиях и путешествиях», но из-под неё уже высовывается эмбрион европейского фланёра. Все факты подаются как подлинные, но, поскольку изложение ведётся от лица «я», рассказы о хлебосольных императорах и морских бурях, о райских истоках Нила и пресвитере Иоанне всё равно проваливаются, как песок в песочных часах, в узкое горлышко автобиографического субъекта, как бы составляя его личность. Тафур свидетельствует о необузданности татар и благоухании венецианских дожей, о гримасничающей клоаке Рима, который всегда был главою мира, а теперь стал его хвостом, прикрывающим известное место, об охоте на крокодилов и дуновениях египетского ветерка, оставляющего тёмные пятна вокруг глаз, – его книга не приключенческая, в отличие от рыцарских романов, а чисто описательная, – казалось бы, он просто нанизывает эти диковинные артефакты и истории, однако компоновка описаний (изложение сплошняком, без переходов и разделения на главы, будто перемещение синонимично протеканию времени, будто он описывает не разрозненные локусы, а весь мир XV века как одну непрерывно длящуюся ноту) выступает способом собирания собственного аппроксимативного, непредумышленно возникающего «я» (и уже в следующем веке Челлини возведёт это в закон: я пишу только о себе, поскольку вместить раздвигающийся мир в один труд невозможно). Залогом подобного собирательного универсума и является путешествие, а точнее (впрочем, это единственный точный вариант), дискурс о путешествии, растягиваемый повествователем, как шатёр номада, вдоль осязаемой выпуклости земли. Дорожные сувениры: обломок карбункула и способ поймать рыбу. Во время наводнения рыба сама придёт во двор, надо только запереть ворота и дождаться, когда вода спадёт.

Satura lanx

Перейти на страницу:

Похожие книги

Почему не иначе
Почему не иначе

Лев Васильевич Успенский — классик научно-познавательной литературы для детей и юношества, лингвист, переводчик, автор книг по занимательному языкознанию. «Слово о словах», «Загадки топонимики», «Ты и твое имя», «По закону буквы», «По дорогам и тропам языка»— многие из этих книг были написаны в 50-60-е годы XX века, однако они и по сей день не утратили своего значения. Перед вами одна из таких книг — «Почему не иначе?» Этимологический словарь школьника. Человеку мало понимать, что значит то или другое слово. Человек, кроме того, желает знать, почему оно значит именно это, а не что-нибудь совсем другое. Ему вынь да положь — как получило каждое слово свое значение, откуда оно взялось. Автор постарался включить в словарь как можно больше самых обыкновенных школьных слов: «парта» и «педагог», «зубрить» и «шпаргалка», «физика» и «химия». Вы узнаете о происхождении различных слов, познакомитесь с работой этимолога: с какими трудностями он встречается; к каким хитростям и уловкам прибегает при своей охоте за предками наших слов.

Лев Васильевич Успенский

Детская образовательная литература / Языкознание, иностранные языки / Словари / Книги Для Детей / Словари и Энциклопедии
Поэзия как волшебство
Поэзия как волшебство

Трактат К. Д. Бальмонта «Поэзия как волшебство» (1915) – первая в русской литературе авторская поэтика: попытка описать поэтическое слово как конструирующее реальность, переопределив эстетику как науку о всеобщей чувствительности живого. Некоторые из положений трактата, такие как значение отдельных звуков, магические сюжеты в основе разных поэтических жанров, общечеловеческие истоки лиризма, нашли продолжение в других авторских поэтиках. Работа Бальмонта, отличающаяся торжественным и образным изложением, публикуется с подробнейшим комментарием. В приложении приводится работа К. Д. Бальмонта о музыкальных экспериментах Скрябина, развивающая основную мысль поэта о связи звука, поэзии и устройства мироздания.

Александр Викторович Марков , Константин Дмитриевич Бальмонт

Языкознание, иностранные языки / Учебная и научная литература / Образование и наука
Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2
Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2

Второй том «Очерков по истории английской поэзии» посвящен, главным образом, английским поэтам романтической и викторианской эпох, то есть XIX века. Знаменитые имена соседствуют со сравнительно малоизвестными. Так рядом со статьями о Вордсворте и Китсе помещена обширная статья о Джоне Клэре, одаренном поэте-крестьянине, закончившем свою трагическую жизнь в приюте для умалишенных. Рядом со статьями о Теннисоне, Браунинге и Хопкинсе – очерк о Клубе рифмачей, декадентском кружке лондонских поэтов 1890-х годов, объединявшем У.Б. Йейтса, Артура Симонса, Эрнста Даусона, Лайонела Джонсона и др. Отдельная часть книги рассказывает о классиках нонсенса – Эдварде Лире, Льюисе Кэрролле и Герберте Честертоне. Другие очерки рассказывают о поэзии прерафаэлитов, об Э. Хаусмане и Р. Киплинге, а также о поэтах XX века: Роберте Грейвзе, певце Белой Богини, и Уинстене Хью Одене. Сквозной темой книги можно считать романтическую линию английской поэзии – от Уильяма Блейка до «последнего романтика» Йейтса и дальше. Как и в первом томе, очерки иллюстрируются переводами стихов, выполненными автором.

Григорий Михайлович Кружков

Языкознание, иностранные языки