История разведенной арфистки

но все было напрасно. Выглядело это так, как если бы неким таинственным образом им удалось узнать о плетке, поджидавшей их на полке, под которой висел отцовский костюм; о плетке, все еще завернутой в старую иорданскую газету. Уж не напрасно ли она принесла в свой дом эту плеть? Иногда она испытывала при мысли об этом нечто вроде смятения. Она, правда, знала уже, что, возвращаясь в Нидерланды, она обязательно захватит ее с собой и с удовольствием преподнесет сей экзотический презент дирижеру оркестра.

Каждое утро она разговаривала с матерью, но пока что так и не могла понять, каким будет ее решение.

– Я ничего не собираюсь скрывать от вас, дети, – говорила та, извиняясь. – Я и на самом деле разрываюсь надвое, не в силах остановиться на чем-нибудь одном. Когда я по утрам пью кофе с каким-нибудь соседом, который делится со мной свежими происшествиями, я говорю самой себе: «Ты – вдова, а место это – среда твоего обитания». Но когда внезапно к нам присоединяется какая-нибудь женщина из тех, что все вокруг осыпают пеплом, ухитряясь при этом говорить не закрывая рта и не давая никому произнести ни слова, тогда я говорю себе: «Какого черта я здесь делаю? С людьми – очень тебе приятными и не очень, следует общаться до тех пор, пока ты можешь по своему желанию включать или выключать их из своей жизни». Но здесь… здесь у тебя нет возможности защелкнуть замок, говоря иносказательно и метафорично, а если ты и защелкиваешь этот замок, то все равно ты не забываешь, что у администрации имеется запасной ключ, чтобы войти к тебе. И если ты, дорогая моя, скажешь мне, что не существует столь уж значительной разницы между дверным замком и засовом, потому что и так, и так никто не войдет в твое жилище, предварительно не постучав, ты все-таки должна согласиться со мной, что если ты хочешь умереть – закрытая на ключ не так все же надежно, как на засов, – в случае если кто-нибудь захочет вторгнуться к тебе в последний момент.

– Что за шутки, мама?

– Я не шучу.

И, помолчав, она продолжила:

– В столовой, глядя на щедро уставленную яствами буфетную стойку, я говорю себе: «Да, мадам, все это принадлежит тебе. И находится там, где находишься ты сама, где тебе хорошо и покойно. Здесь не придется тебе доедать остатки приготовленного вчера, а то и позавчера, отбросы, которые жаль было просто выбросить». После чего, умиротворенная, возвращаюсь в крохотную свою квартирку, но это, увы, не гарантирует мне, что кто-нибудь из нежелательных гостей не захочет нанести мне визит – вроде одной старухи, оставившей врачам легкое и половину печени и при этом порхающей повсюду, как молодой воробей. По-моему, она влюбилась в меня – так это по крайней мере выглядит; она ни на минуту не оставляет меня одну, очевидно, желая приободрить и подготовить к ожидающему меня будущему, она ужасно будоражит меня, рассказывая о том, что может произойти с каждым моим органом (оказывается, я даже не подозревала, сколько их у меня) – с каждым в отдельности и со всеми вместе, отчего все они – так же вместе и по отдельности, начинают у меня болеть.

– Но мама… пусть так… зато твои внуки теперь совсем рядом.

– Мои внуки… мои внуки… они просто прелесть, и я их очень люблю… они просто… но я должна быть очень внимательна… чтобы случайно не выиграть у них в шашки или бинго… в противном случае они впадают в депрессию, становятся раздражительными и капризными… а кто виноват? Угадай. Верно то, что все это сближает нас… сблизило, по крайней мере, с той поры, что я перебралась в Тель-Авив, сняв в какой-то степени напряжение с Хони – особенно по сравнению с тем, что было, когда они оказывались у меня в Иерусалиме. Конечно, они много больше сблизились со мной… здесь… иногда они приходят сюда с друзьями, которых я также должна покормить. Здесь есть просторная лужайка, это очень удобно летом, но как это будет зимой? Моя однокомнатная квартира так мала…

– Но ты ведь так любишь детей…

– Откуда ты это взяла?

– А как насчет двух мальчишек, которых ты приглашала смотреть телевизор?

– Кто тебе сказал, что я приглашала их?

– Они сами.

– Я их не приглашала. Просто однажды пожалела их. Когда они повзрослеют и лицом к лицу встретятся с жизнью, они растеряются, не понимая, в каком мире они очутились. Новом для них мире.

– Их вовсе не интересует никакой новый мир, мама, потому что они прекрасно чувствуют себя в своем старом мире.

– Ты полагаешь? Может быть, ты и права. Но скажи мне, почему мы разговариваем с тобой по телефону? Почему ты так редко навещаешь меня? Похоже, что, вернувшись, ты вновь полюбила Иерусалим.

– Здесь не так уж много того, что можно полюбить. Я всего лишь забочусь, чтобы никто не мог покуситься на нашу квартиру, заподозрив, что ты хочешь от нее отделаться.