История регионов Франции

Полное и неожиданное поражение пьемонтской армии под ударами французов осенью 1792 года, по сути, стало разгромом, обычным в подобной обстановке «оккупации». Старый режим был разбит без особых трудностей, и мало кто на это жаловался, как минимум в начале; пошел процесс разрушения феодального порядка, отчуждение собственности духовенства и т. д. «Сотрудничавшая» Национальная ассамблея (октябрь 1792 года), называемая Аллоброгами, принимала по этому поводу подходящие меры, которые оживляло присоединение Савойи к Франции. Чистая и неприкрытая аннексия. Простой люд, как крестьяне, так и буржуазия и «судейское сословие», поддерживали эти решения большинством и даже, в общественных местах, «единодушно». Несколько человек из числа сенаторов и дворянства, придерживавшихся либерального направления (Марен, Кароли, Вири) также вскочили в уходящий поезд, оставив, однако, на перроне большинство дворянских семей, уделом которых теперь стала контрреволюция или эмиграция, поскольку это было уже не то время, как во Франции в 1789 году, когда революционные процессы, еще умеренные, могли создать союз представителей элиты с большим числом аристократов в составе его контингента, и все это несмотря на перевороты в парламенте в 1788–1789 годах. Однако в Савойе, начиная с того года, когда произошло вторжение, не замедлило проявить себя и некоторое сопротивление, направленное против новшеств, быстро вызвавших ненависть и даже заслуживавших того, чтобы их ненавидили. Это были новшества в экономической, религиозной, военной областях. Речь шла, другими словами, об ассигнациях, по терявших с 1793 года более половины своей начальной стоимости и превратившихся в буквальном смысле слова в бумажки в 1794–1795 годы[216]. Плохо было воспринято и принятие на местах post festum[217] гражданской конституции для духовенства с утверждением в должности «плохих священников», присягающих, бывших янсенистов и др. И наконец, и, может быть, прежде всего, сыграл роль насильственный рекрутский набор, когда многих молодых людей забрали в армию для войны с консервативной Европой (февраль-апрель 1793 года). Было чем вызвать, если привести выражение, столь дорогое таким видным исследователям, как господа Дегранж, Руссо, Пешански, некоторые «сопротивленческие» настроения. В данном случае можно различать, по пр имеру типологии немецких историков, принятой по этому вопросу, «Widerstand», сопротивление в классическом смысле слова, и «Resistenz», подобие пассивного сопротивления, то молчаливого, то высказываемого, во многих случаях исключительно символического и выражаемого время от времени попросту междометиями и актами несогласия, абсолютно незначительными; по-французски это можно выразить как «rusistance» (Widerstand) и «resistence» (Resistenz). В качестве примера собственно сопротивления можно привести, как один из десяти случаев, восстания в высокогорных долинах в мае 1793 года против набора «волонтеров», которые против своей воли были мобилизованы, чтобы сражаться на стороне Франции в шедшей тогда войне. Что же касалось в свою очередь простого и скромного «resistence», то оно, с большей или меньшей активностью, обрушивалось на символы: отказ от фригийских колпаков, срубленные или сожженные деревья «свободы»… В Аннеси жена одного булочника, когда к ней пришли с обыском, принялась поносить «свободу» (декабрь 1793 года). Она получила двадцать дней тюрьмы. Эти мелкие поступки показывают историю «сопротивления» в его повседневности[218].