И Нострадамус, «не сбавляя темпа», предсказал и Людовика XIV (Из мраморного кирпича будет иметь маленькие стены), затем Наполеона (император родится недалеко от Италии и т. д.).
Было бы, естественно, гораздо более разумным считать, что «Мишель де Ностр Дам» был крайне далек от того, чтобы предсказывать будущее, ему просто нравилось в завуалированной форме с позиции наблюдателя описывать события близкого или далекого прошлого. Его центурии с неясным смыслом, его металлические десятисложные стихи выдают очень талантливого поэта, равного или даже превосходящего наших лучших сюрреалистов, включая Бретона; его священнодействие над приготовлением джема на основе сахара также делает его предшественником его южного земляка Оливье де Серра, который тоже был великим мастером по джемам перед лицом Вечности, в те времена, когда сахар действительно и постепенно отодвинули в конец пиршества, на десерт[272]
. И наконец, если говорить о религиозной политике, Нострадамус был «центристом» в духе Екатерины Медичи, Монтеня или Генриха IV, то есть занимал позицию посередине, враждебно относясь к любого рода фанатизму[273].В XVII и XVIII столетиях на фоне некоторого экономического отставания ставшего одной из составляющих[274]
«южного вопроса», были достигнуты замечательные успехи как эпохи классицизма, так и постклассического периода. Они могли идти «свыше», то есть от властей Версаля или Монпелье (Южный канал, сеть дорог, созданная штатами Лангедока). Или же они внезапно возникали «из низов», как было с мелкими и средними хозяевами мануфактур: подумаем, например, о производстве сукна в Лангедоке или Каркассоне, которое экспортировалось в земли Леванта, правда, это производство стимулировалось Кольбером. К этому добавлялся рост местной экономики, который касался не только сельского хозяйства. Можно ли говорить в этих условиях (как это часто делают окситанисты) о наступившей уже маргинализации Юга в последнем столетии Старого режима? Факты городской жизни противоречат этому утверждению: во времена от Людовика XIV до Людовика XVI Лион, Бордо и даже Марсель (несмотря на чуму 1720 года) были динамичными городами в королевстве. Несмотря на то, что отставание Юга продолжало быть заметным, хотя и несколько смягченным, это не должно заслонять собой постоянные попытки наверстать отставание или даже перегнать…В областях «ок» особенно примечательным был рост Марселя и Бордо. В Бордо общий рост торговли, основанной на перевозке рабов, самой по себе аморальной, составил 4,5 % с 1717 по 1789 годы. Что касается колониальной торговли, то эта цифра составила 4,9 %; такие цифры достойны Тридцати Славных лет нашей IV и V Республики. В Марселе, несмотря на эпидемию чумы 1720 года, общая численность населения в течение XVIII века выросла от 80 000 жителей до 120 000 жителей (город + пригород). Рост на 50 % — это интересная цифра, но еще достаточно скромная, это даже меньше, чем вдвое. Но вернемся к экспорту сукна из Лангедока, к импорту из Леванта и к импорту в целом, а также к заходящим в порт кораблям: в Марселе их количество удваивается, увеличивается в пять или даже в десять раз. Как и в Бордо, происходит значительное обогащение людей в расчете на душу населения, даже притом что распределение было социально[275]
не справедливым. Та же самая картина наблюдается даже в таких маленьких городах, как Орийяк, которого едва коснулся демографический рост — его население составляло 6 000 человек как в начале, так и в конце XVIII века. Орийяк — городок, затерянный в Центральном массиве, глубокая Окситания! И тем не менее, здесь происходит тоже самое, что в Марселе и Бордо только в меньшем масштабе и с той лишь разницей, что изменения носили скорее качественный, чем количественный характер. С 1720 года там начали сносить городские укрепления, уже давно устаревшие, служившие напоминанием о древней небезопасной эпохе. В 1774 году их разрушили окончательно: Орийяк вышел из своей скорлупы служившей защитой при осаде в разные исторические эпохи. И еще улицы через регулярные промежутки времени стали тщательно мыть водой, несмотря на то, что крупный рогатый скот, овцы и свиньи продолжали ходить по всему городу. Здесь как и в других местах скотобойни вывели за пределы города, а могилы — за стены церквей. Грамотность в Орийяке возросла с 42 % до 58 % населения в век Просвещения[276].