История Рильке и Родена. Ты должен измениться

По мнению Фрейда, Шарко был «визуалом», то есть «человеком видящим». Не в силах точно определить неврологическую основу истерии, он сосредоточился на симптомах этой болезни – на ее зрительном воплощении. Диагнозы он ставил интуитивно. Шарко увлекался живописью и нарисовал иллюстрации ко многим наиболее частым проявлениям истерии: преувеличенная мимика, подергивание мышц лица, напряженные позы. За всю карьеру ученый собрал такое количество слепков и рисунков измученных болезнью тел, что в конце концов открыл собственный анатомический музей, которых в то время появлялось все больше в ответ на возросший интерес с болезням и упадку. Научный контекст, вырастающий из чисто художественной плоскости, вынудил ученое сообщество наблюдать и отображать.

Шарко хотел сблизить науку с искусством и написал книгу, в которой ставил диагнозы персонажам на исторических полотнах, а следовательно, и самим художникам. Его последователь Макс Нордау издал схожую книгу о декадентстве, которая принесла ему мгновенную известность. Он заклеймил всех импрессионистов истериками с тусклым зрением и малоразвитым цветовым восприятием, что объясняло, почему Пюви де Шаванн писал «выцветшие» картины, а Поль-Альберт Бенар предпочитал «кричащий» основной цвет.

Постепенно истерия из чисто клинического заболевания превратилась в культурное явление. Золя написал целый цикл из двадцати романов о нервном упадке семьи Ругон-Маккаров. То, как Роден изобразил Дантов ад на «Вратах», отражало действительное положение дел в Париже конца века. Искореженные фигуры, мечущиеся в агонии душевных расстройств и неврозов, словно сошли с иллюстраций Шарко. Преисподнюю скульптора населяют обыкновенные люди, которых поглотил кошмар собственных земных страстей. Любовь обернулась войной, желания затмевали разум. В аду Роден не искал справедливости – наказание нужно живым.

Роден тяжело переживал разрыв с Камиллой Клодель, но тем не менее продолжил работу над памятником Бальзаку. Он обещал закончить монумент за полтора года, но на самом деле потратил на него семь лет. Сначала он решил добиваться портретного сходства, но быстро отказался от этой затеи, поскольку внешность Бальзака едва ли отражала его талант. Ту же самую ошибку он едва было не допустил и в работе над «Мыслителем»: на первых порах взялся изображать Данте-человека, но не его внутреннею составляющую, не работу его ума.

В другой задумке Роден пытался изобразить творческую природу Бальзака, сделав статую обнаженной, но в наготе очевидно не доставало почтения. Следующая поза – слишком много академизма. Шея получалась то слишком слабой, то слишком могучей. Наконец, Роден решил закутать Бальзака в халат – только так фигура выходила правдивой. «Озаренный вдохновением среди ночи, облачится ли писатель иначе, когда станет возбужденно ходить по комнате в погоне за тайными видениями? – объяснял Роден своему биографу. – Я должен показать Бальзака в кабинете, задыхающимся, с растрепанными волосами, с затуманенными мечтой глазами… нет ничего более прекрасного, чем откровенная правда действительной жизни». Однако когда статую впервые представили публике на выставке Национального общества изящных искусств в 1898 году, многие посчитали работу Родена чрезмерно правдоподобной.

В каталоге «Памятник Бальзаку» называли главным сокровищем салона, и это привлекло многих поклонников писателя, которые иначе бы оставили выставку без внимания. Но к ужасу своему они увидели вовсе не любимого литератора с книгой в руке, а какое-то гигантское чудовище. У этого Бальзака были мясистые губы, двойной подбородок и выпирающий под бесформенным халатом живот. Критики вдохновенно добавляли ужаса вопросами: это тающий снеговик? шмат говядины? пингвин? кусок угля? почему на нем больничный халат? он ласкает себя под одеждой?

Те, кто никогда не имел веры в Родена, пришли в ужас. «Как отыскать красоту в желваках, наростах и истерическом коверканье? – писал один критик о своих попытках разглядеть то же, что и поклонники Родена. – Как это ни прискорбно, мне это не удалось, и я посыпаю голову пеплом. Перед этим богом я не склонюсь».

Члены общества, которое делало заказ на памятник – и которых Золя все эти годы умолял о терпении и вере, – тут же отвергли работу. И вновь на защиту Родену встали его друзья. Моне восхвалял «невероятно прекрасную, величественную скульптуру» и страстно убеждал Родена не обращать внимания на «никчемных дураков». Оскар Уайльд назвал голову скульптуры «великолепной». Тулуз-Лотрек, Майоль, Дебюсси, Бодлер и Анатоль Франс – все публично поддержали скульптора. Примечательно, что в этом хоре не слышался голос Золя, который не подписал письмо и выразил «надежду, что в столь добропорядочной и благородной стране, как Франция, Роден не утратит уважения и почитания, на которые ему дают право верность принципам и выдающиеся успехи в работе».