История римской литературы Том I

Ни малейшей симпатии к демократическим тенденциям в римском обществе и к их представителям у Цицерона нет. Уже давно был замечен особый смысл, который Цицерон постоянно влагает в термины "честные, добрые граждане", т. е. консервативно настроенные (boni cives или просто boni), и "дурные граждане" (mali, improbi, malevoli cives), т. е. все желающие перемены режима. Но он редко высказывается так ясно, как в письме к Аттику от 60 г. (К Аттику, I, 19, 4 — "№25 по изд. АН СССР), в котором идет речь о наделении землей ветеранов Помпея: "Я, с полного одобрения жаждущих земли, подтвердил права собственности всех частных лиц. Ведь наше войско, как ты хорошо знаешь, составляют состоятельные люди (is enim est noster exercitus, hominum, ut tute scis, locupletium)...". Там же: "С одобрения народа я старался выбросить из этого закона все, что было невыгодно частным собственникам". Однако на пассивность и легкомыслие этого своего "войска" Цицерон не раз жалуется; он порицает при этом и Красса, который "ни слова не говорит наперекор тем, кто пользуется успехом", и Помпея, боящегося потерять право носить, свою одежду триумфатора, которую Цицерон свысока называет "расшитой одежонкой" — "togulam illani pictam" (К Аттику, I, 18, 6 — № 24 по изд. АН СССР); о прочих же, но мнению Цицерона, и говорить нечего; "Они настолько глупы, что, видимо, надеются, что их рыбные садки уцелеют, несмотря на гибель государства". Этим ироническим прозвищем "любителей рыбных садков" Цицерон еще не раз награждает своих сторонников, причем упоминает, что именно они в момент суда над Катилиной заняли но приказу самого Цицерона Капитолий под начальством Аттика; так вполне выясняются политические симпатии их обоих. К 60 г. эти: locupletes перестали бояться, и "всадники оставили сенат на произвол судьбы" (К Аттику, II, 1, 7 — № 27 по изд. АН СССР). У самого Цицерона отношения с богатыми всадниками в это время разладились, чем и можно объяснить тот факт, что решение об изгнании Цицерона в 59 г. было принято без большого сопротивления с их стороны. Сам Цицерон говорит, что они его "недолюбливают" (К Аттику, I, 20, 3 — № 26 по изд. АН СССР), хотя он продолжает оказывать им услуги: например, зная, что они неправы в одном громком судебном деле — о расторжении договора об азиатских откупах, Цицерон согласился пойти на многие уступки и выступил в пользу всадников: "Что может быть бесстыднее откупщиков, отказывающихся от договоров? — негодует он. — Однако нужно было согласиться на эту жертву ради сохранения добрых отношений с этим сословием... Ну и что же — скажешь ты — привлекать нам таких людей за деньги? Что же нам делать, если иначе нельзя? Или же нам самим быть рабами у вольноотпущенников или даже у рабов" (К Аттику, II, 1, 8 — № 27 но изд. АН СССР).

Когда Цицерон вернулся из изгнания, он попал в обстановку еще более обострившейся политической борьбы. Дело доходило до уличных схваток между вооруженными отрядами Милона и Клодия. Цицерон, конечно, оказался в лагере Милона.

Вражда Цицерона и Клодия особенно обострилась после возвращения Цицерона из изгнания, главным виновником которого был Клодий. Немалую роль в углублении этой взаимной ненависти сыграла тяжба о доме Цицерона, который Клодий частично разрушил, частично перестроил в храм Свободы. Несмотря на резкие выступления Цицерона против Клодия и на прочный союз с Милоном, Цицерон в своих частных письмах нигде не отзывается о Милоне в таких лестных выражениях, как в знаменитой защитительной речи, которая издана Цицероном не в той форме, в какой произносилась, она была им литературно обработана. В письмах к брату (III, 6 и 7 — № 154 и 157 по изд. АН СССР) Цицерон, правда, с благодарностью упоминает о консуле Лентуле и о Милоне, содействовавших возвращению ого из изгнания, по порицает Милона за ненужную расточительность на играх. Цицерон даже проговаривается о возможности убийства Клодия: "Публий [Клодий], мне кажется, если не будет убит раньше, будет привлечен к суду Милоном; или же, если он попадется ему в свалке, будет убит самим Милоном" (К Аттику, IV, 3, 5 — № 92 по изд. АН СССР). Похвалы Милону в этом же письме носят несколько иронический характер: "Он действует, не колеблясь, идет напролом; того, что случилось со мной, он не боится, так как он никогда не доверится совету завистника и лукавого человека и не поверит бездеятельному аристократу". Цицерону, человеку нерешительному и излишне доверчивому по отношению к льстецам, грубая беззастенчивость Милона импонирует и в то же время отталкивает его.