История римской литературы Том II

Лишь до сих пор для тебя, матрона, написана книжка.
"Ну, а кому же, скажи, дальше писал ты?" — Себе.
Здесь я про стадий пишу, при гимнасий, про термы. Уйди же!
Я раздеваюсь: нагих видеть мужчин берегись.
Тут, после роз и вина, отбросила стыд Терпсихора
И что угодно сболтнуть может она, захмелев.
И не намеком уже, но открыто она называет
То, что приемлет, гордясь, в месяц Венера тестой;
Что посредине своих огородов староста ставит,
То, на что дева глядит, скромно прикрывшись рукой.
Если я знаю тебя, то ты длинную скучную книжку
Бросить хотела. Теперь — жадно прочтешь ее всю.

(III, 68)

Четвертая из пяти вступительных эпиграмм книги I прямо примыкает к тому, что сказано в предисловии к ней и снова оправдывает "Игривую правдивость слов, то есть язык эпиграмм". Обращаясь к цезарю (Домициану) Марциал говорит:

Коль попадутся тебе мои книжки как-нибудь, цезарь,
Грозных для мира бровей ты из-за них не нахмурь.
Ваши триумфы сносить приучились тоже насмешки,
Да и предметом острот быть не зазорно вождю.
Как на Тимелу порой и на гаера смотришь Латина,
С тем же челом, я прошу, наши стихи ты читай.
Может дозволить вполне безобидную шутку цензура:
Пусть шаловливы стихи, жизнь безупречна моя.

Таким образом, оправдывая свои "вольные" стихи, Марциал сравнивает их не только с распущенностью театральных представлений своего времени, но и с народными песенками, искони распевавшимися солдатами на торжественных триумфальных шествиях полководцев-победителей [110]. И то же оправдание Марциал приводит в начале книги седьмой:

В праздничном воин венке озорной перебранкой займется,
В свите когда он пойдет лавром увитых коней.
Да и тебе не грешно игривым остротам и песням,
Цезарь, внимать, если их любит и самый триумф.

(VII, 8)

Но, разумеется, самого Домициана (по крайней мере, при его жизни) Марциал не осмеливался делать предметом острот и подносимую этому цезарю книгу V совершенно очистил от шаловливых вольностей, какими полны его предыдущие сборники эпиграмм:

Вам, матронам, и мальчикам, и девам,
Мы страницы вот эти посвящаем.
Ты же, тянет кого к бесстыдным шуткам
И кому по душе их непристойность,
Ты игривых прочти четыре книжки.
В этой, пятой — забавы для владыки;
И Германик ее, не покрасневши,
Пред Кекроповой девой прочитает.

(V, 2)

Но не только перед цезарем приходилось оправдываться Марциалу, а и перед рядовым читателем, так как игривость и обнаженность его эпиграмм вызывали протест у современных ему Катонов:

Что пишу я стихи не очень скромно
И не так, чтоб учитель толковал их,
Ты, Корнелий, ворчишь. Но ...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Уж таков для стихов закон игривых:
Коль они не зудят, то что в них толку?
А поэтому брось свою суровость...

(I, 35)

Несомненно, однако, и то, что вкусы читателей Марциала были далеко не однородны, и поэтому свою III книгу он остроумно разделяет на две части, предпосылая второй из них приведенное выше стихотворение, а затем в одной из следующих эпиграмм, будучи совершенно уверен, к чему приведет предупреждение матроне, говорит: