История римской литературы Том II

Был сыт, восклицая "Эвое", Гораций
Satur est cum dicit Horatius Euhoe[162]

(7, 62)

Держась такого убеждения, Ювенал не может привести ни одного примера плодотворного поэтического вдохновения, не зависимого от

Всех тех средств, что нужны бывают и денно и нощно
Телу...

(7, 61)

Такого поэта он в состоянии только вообразить:

Этот поэт — я не знаю его, а чувствую только...
Hune, qualem nequeo monstrare et senti o tantum...

(7,56)

Все свои рассуждения Ювенал подкрепляет примерами, подобранными со всею горечью сатирика, причем особенно следует отметить то, что вступительные слова 7-й сатиры, в которых восхваляется цезарь как истинный и благодетельный ценитель поэтов, остаются висящими, в воздухе: Ювенал забывает о своей льстивой надежде на главу государства и рисует в 7-й сатире только картину унижения и нищеты представителей интеллигентных профессий. Ювенал, очевидно, отлично понимал, что покровительство цезаря (какого бы из них ни имел он в виду) не может помочь делу, что положение интеллигентных тружеников отчаянно, что поэтическое искусство неуклонно падает.

Следует, однако, обратить внимание на то, что именно имеет ввиду Ювенал, говоря о поэтических произведениях. Как по 7-й сатире, так и по другим сатирам видно, что он, говоря о повальной болезни писательства (scribendi cacoethes — 7,52), разумеет в первую очередь поэзию мифологическую, поэмы на мифологические сюжеты (см. 1, ст. 2 и 5 сл., 52 сл., 162; 7, ст. 12, 29, 38, 72 сл., 80 сл.).

Ко всей современной ему мифологической поэзии Ювенал относится с полным презрением и негодованием как к безжизненной, нелепой и бездарной. Все эти "Тезеиды" (1, 1), "Алкитои", "Тереи" "Фивы" (7, 12), "Телефы", "Оресты" (1,5 сл.), "Атреи" (7, 72), заполнившие всю литературу π угнетавшие Ювенала на бесконечных публичных чтениях, совершенно нестерпимы, все равно, кому они принадлежат — великим или ничтожным поэтам:

Эти приемы одни у больших и у малых поэтов
Exspectes eadem a summo minimoque poeta

(I, 14)

Ни одного выдающегося поэта, который (7 54 сл.)

не выводит на ткани привычный узор, не чеканит
Пошлых стихов одинакой для всех разменной монетой,

Ювенал среди современных ему стихотворцев не знает.

Нам не известны теперь ни поэты (Пакций, Фавст, Телесин и др.), которых упоминает Ювенал, ни их произведения, за исключением "Фиваиды" Стация, которому Ювенал иронически сочувствует (7, 82 сл.), и "Фарсалии" Лукана, которому он, видимо, завидует (7, 79). Но если судить по поэме Стация, в двенадцати книгах воспевавшей борьбу "семерых против Фив", и по неоконченному эпосу на тему об Аргонавтах Валерия Флакка (которого Ювенал не упоминает), то нельзя не видеть упадка, постигшего римскую мифологическую поэзию, и того тупика, в который она зашла в императорскую эпоху.

Глава XIV ТАЦИТ

1. БИОГРАФИЯ ТАЦИТА

Сведения о жизни Тацита чрезвычайно скудны. Никто из древних не оставил нам его биографии, добывать эти сведения приходится из следующих источников: из писем его современника и друга Плиния Младшего; из сочинений самого Тацита; из нескольких случайных упоминаний о нем у римских писателей позднейшего времени. Но извлекаемые из этих источников сведения слишком отрывочны, чтобы можно было на основании их составить сколько-нибудь связную биографию Тацита; для пополнения ее приходится прибегать к догадкам — иногда довольно сомнительного достоинства.

Прежде всего, в наших источниках двояко передается личное имя (praenomen) Тацита. Писатель V в., Сидоний Аполлинарий, называет его Гаем; в наиболее древней и авторитетной рукописи сочинения Тацита "Летопись" (Codex Mediceus) он назван Публием; обыкновенно же в рукописях его сочинений совсем не ставится его личное имя, а только родовое (nomen) Корнелий (Cornelius) и прозвище (cognomen) Тацит (Tacitus). Замечательно, что и Плиний в письмах нигде не называет его личного имени. Так как Публий можно считать лучше засвидетельствованным в наших источниках, то, вероятно, полное имя нашего писателя было Публий Корнелий Тацит (Publius Cornelius Tacilus).