Автора «анимации» так и не нашли, зато вечером этого дня внимательный прохожий мог бы наблюдать на пустыре, с задней стороны примыкающем к гостиничному двору, двух низкорослых лохматых собак, рвущих какие-то грязные лохмотья, еще совсем недавно бывшие языком портрета. А перефразируя известное стихотворение Маяковского — языком партии.
Черти
Стоимость краски, рамы и холста картины Малевича «Черный квадрат» в нынешнем эквиваленте равняется трем долларам.
В 1997-м Кторову было 34 года — столько же, сколько в свое время Христу, но через год. Звали его Гоша, но за длинные, всегда чистые волосы и громадные иконописные глаза знакомые нарекли его Отцом Георгием.
Отец Георгий был хорошего гренадерского роста с мягкими деревенскими манерами. Одним словом, женщины от него кипятком, значит, это самое, другие с него тащились, а некоторые просто торчали, как шпалы.
Гошины материальные обстоятельства выглядели вполне пристойно и включали в себя 29,5-метровую (полезная площадь) однокомнатную квартиру и неновую, но ухоженную машину Волжского автозавода. Отец Георгий был свободным художником, то есть в глазах трудящихся просто бездельником, но самое неприятное, что к концу века он оказался не у дел.
Вот так. Не у дел! Не у дел, хотя художником Георгий являлся потомственным — так сказать, представителем трудовой династии бездельников. Еще его дедушка до революции очень активно рисовал карикатуры на членов Государственной думы Гучкова и Милюкова, за что после семнадцатого года благодарно не был расстрелян восставшим пролетариатом.
Папаша Георгия вообще был матерым членом Союза художников СССР и борзо расписывал стены официальных зданий мордастыми трактористами и упитанными доярками в стиле ВСХВ, потом ВДНХ, а ныне ВВЦ. Все это, однако, не помешало ему в известное время отмотать семь лет лагерей за изображение обеденного перерыва на полевом стане, где доярки с трактористами поедают пухлые мичуринские помидоры прямо руками, а не ножами и вилками, как это было положено нормальному советскому колхознику.
В лагере папаша Кторов много чего понял о Великом Учителе товарище Сталине, и поздний ребенок маленький Гоша рос в атмосфере некоторого, мягко сказать,
Как известно, талант передается в третьем поколении, и первый же портретик Иосифа Виссарионовича, нарисованный пятилетним Гошей, полностью подтвердил этот постулат, хотя и отдавал местами «наследственным» Милюковым, а порою даже Гучковым.
К шестнадцати годам Гоша уже мог с закрытыми глазами и в полной темноте за десять минут написать маслом портрет Великого Учителя, причем потрясающий талант Георгия как живописца, видимый даже невооруженным глазом, заключался в нескольких неуловимых штрихах, моментально превращавших оригинал в монстра.
Но все-таки чего-то ему не хватало. Грызло какое-то чувство неудовлетворенности, талант распирал изнутри, а настоящего выхода наружу ему не было.
Озарение пришло как-то ночью. Гоша проснулся в три часа как от толчка, зажег свет, схватил один из уже готовых холстов и несколькими виртуозными жесткими и точными движениями придал
Далее Георгий как настоящий профессионал стал почитывать редкие материалы, касающиеся личности и жизни его постоянного героя, чтобы полнее раскрыть его неповторимый образ, отразить подводные течения, расширить рамки официоза. Копаясь в истории, Гоша добросовестно пытался осмыслить, откуда что пошло, выявить, так сказать, глубинные корни, и вполне закономерно, что вскоре на холстах появился второй персонаж — слегка косоглазый и рогатый Вл. И. Ленин.
Потом мастер сделал еще одно гигантское усилие, копнул еще глубже, чтобы окончательно определить
Особенно автор невзлюбил индифферентного квелого Энгельса, считая, что это именно он тихой сапой коварно сбил с пути братуху Маркса и искусил его, как Клеопатра Цезаря, вследствие чего глаза Фридриха на портретах косили всегда чуть больше, а рога были чуть длиннее, чем у остальных членов шайки.
Видимо, под влиянием этой особой, странной нелюбви к в общем-то безвредному Энгельсу и сложилось уже окончательное емкое, но лаконичное название всей серии — «Черти».
Кторов не останавливался на достигнутом: он активно экспериментировал с цветом, придавая ликам то зеленоватый, то синеватый оттенок, пока, наконец, не успокоился на жестком ультрафиолете.