История российского блокбастера. Кино, память и любовь к Родине

Евгений Лесин в «Независимой газете» писал, что три финалиста впряглись в «Русь-тройку» – «Сталин, Сталин и Сталин», ведь в список не вошел никто, кто бы трудился «от имени России, для России и для славы России». К примеру, представленный на голосование Александр Невский – мифический герой сталинских 1930‐х, а не подлинный исторический персонаж; Столыпин известен своими репрессиями против революционеров и «стилем сильной исполнительной власти». По словам Лесина, «он, конечно, лучше Лаврентия Берии или опричника Малюты Скуратова, но идеально бы вписался в сталинскую вертикаль власти». Что же касается Сталина, писал Лесин, он «просто уничтожил народ». Это зло? Зло. «Но это часть нашей истории, часть, которая не должна быть забыта, и грех, в котором мы должны покаяться»558. Хотя, признавал Лесин, голосование проводилось свободно и открыто, оно показало, что россияне все еще обожают авторитарных лидеров, а не «позитивных» личностей, таких как Пушкин или Менделеев.

Как заметил в заключение своей статьи Морозов, конкурс «Имя Россия» превратил «историю в балаган». Для Морозова и других критиков этого события, разделяющих такое видение, история выродилась в симуляцию, образ фантастического популярного шоу о прошлом в целях укрепления нового патриотизма.

В этом свете экранные нарративы о прошлом создали амальгаму новых национальных мифов – фантастических историй и поп-историй, сказаний о происхождении, о предках, «золотых веках» и возрождении. Кинофильмы о князе Владимире, докиевской Руси, Смутном времени или альтернативные версии советских времен представляли собой попытку создания мифологии российской нации, ее начала, ее общинного мира, ее героических ценностей и источников возрождения после 1991 года559.

Для сторонников проекта «Имя Россия» репрезентировало новую Россию, где – пусть с отдельными упущениями – можно было свободно обсуждать прошлое. Прошлое как поп-шоу – возвращенное, изобретенное, созданное в целях бизнеса и других еще менее безобидных манипуляций – могло интерпретироваться как основа для осмысления новой России, которая со своим настоящим прошлым уже разобралась.

Глава 10. Прошлое как анимация

Нет ничего удивительного в том, что анимационное кино заняло центральное место среди новых российских исторических блокбастеров. У российской анимации долгая история, в ходе которой она вступила в культурный диалог с Голливудом. Сама компания «Дисней» давно стала источником преимущественно негативно окрашенных научных и культурных дебатов, особенно в аспекте фрейминга национальной идентичности, гендерных ролей и предлагаемых детям ценностей560. Вдобавок ко всему мировая популярность диснеевских фильмов побудила многих критиков упрекать их в предвзятом изображении Востока как воплощения зла в глазах юного зрителя, а также оскорбляло соответствующие национальные чувства561.

Возрождение российской анимации также стало источником горячих споров, особенно в связи с появлением анимационного фильма «Князь Владимир», концепт-арт которого создавал художник Андрей Рябовичев и в котором усмотрели открытое заимствование голливудских анимационных техник в ущерб советской традиции. Между тем «Князь Владимир» и несколько других мультфильмов, выпущенных в нулевые годы, были обращены к прошлому, прежде всего Киевской Руси, для артикуляции месседжей об истории и национальных особенностях согласно современному запросу. Образы Владимира и русских богатырей как символов русскости, использованные аниматорами, возрождали давние традиции: в начале XX века, особенно после революции 1905 года, они часто использовались как иконические фигуры562.

Влад Струков убедительно показал, что фольклорная историческая анимация выполняет роль «славянского эпоса», которую он определил как

экранную форму своеобразного жанра фантастики, основанного на славяно-русском фольклоре, а также творчески переработанную или решительно адаптированную историю ранней России563.

Киевская Русь и история древних славян представляют собой богатое поле для фантазии режиссеров и художников. Это прошлое настолько окутано туманом, что «реальная Русь» может воображаться как угодно душе аниматоров. Струков приходит к выводу:

использование славянского эпоса в литературе и кино вписывается в современный поиск россиянами исторической преемственности и самоопределения564.