История российского терроризма

По описанию можно понять, что Каракозов, скорее всего, был неврастеником, человеком крайне неуравновешенным. Высокая патетика революционных слов сильно повлияла на его разум.

Члены кружка убедили Каракозова, что их организацию нужно сберечь для пропаганды социалистических идей, и цареубийству сейчас не время. Они с помощью Ишутина вынудили Каракозова дать слово, что он отказывается от своего замысла. Тот простился с ними и уехал в деревню.

Кружок по-прежнему возился с открытием школ, мастерских, библиотек. Уже начали составлять первые прокламации.

Каракозов между тем сидел в деревне, и упорная мысль убить царя уже не оставляла его. Она, словно червь, точила мозг, стала навязчивой, доводила до исступления. Ранней весной 1866 г. Каракозов приезжает в Москву и решительно заявляет Ишутину, что намерен убить царя. Ишутин извещает об этом кружковцев, те ищут Каракозова, но его нигде нет. По-видимому, он поехал в Петербург. Решили отправиться на его поиски. Ишутин собрался ехать с Ермоловым, но на собрании Ишутина отклонили по свойству «изворачиваться и не ставить вопросы ребром», что в этом случае не годилось. Вместо него с Ермоловым отправили Страндена. А тот готовился в это время освобождать из ссылки Чернышевского и собирался в Сибирь. Он запасся ядом, которого хватило еще и членам кружка: они носили его в пуговицах на случай каких-либо покушений. Ишутин достал Страндену два фальшивых паспорта. Так как Страндену нужно было поговорить в Петербурге с друзьями Чернышевского, он и поехал с Ермоловым. Где искать Каракозова, они не знали, ходили по улицам, и вдруг кто-то у бегов, хлопнул Страндена по плечу.

Это оказался сам Каракозов. Они пришли в гостиницу, и Каракозов рассказал, что в Петербурге он собирается поступить на фабрику и вести пропаганду среди рабочих. Ему говорили, что это можно делать и в Москве, и прямо спросили, не оставил ли он свой замысел. Каракозов сознался в окончательном намерении убить царя. Странден с Ермоловым насели на него, приводя самые различные доводы против, и, наконец, вырвали у Каракозова обещание не готовиться к покушению и возвращаться в Москву. Они уехали домой, и действительно вскорости вернулся и Каракозов, но, пробыв в Москве дня два-три, исчез. Он вообще действовал под влиянием минуты порыва. Как-то в Москве Каракозов шел по улице и натолкнулся на будочника, колотившего нерадивого извозчика. Ничего не говоря, он схватил будочника за шиворот, потряс его и бросил в сторону. Потом крикнул: «Всех бы вас перевешать!» А уже через пять минут после подобных выходок он лежал неподвижно на кровати и мрачно думал о чем-то.

Петербургский ишутинский приятель Худяков досадовал: «Зачем вы прислали ко мне сумасшедшего, с этим дурнем как раз влопаешься».

А Каракозов опять направился в Петербург, остановился в гостинице и виделся с ишутинскими знакомыми — одним медиком и с упомянутым начинающим литератором-учителем Худяковым. Зачем Каракозов приехал в столицу, они не знали.

И вот, когда император Александр после прогулки с племянником герцогом Лейхтенбергским и племянницей принцессой Баденской садились в коляску, Каракозов выстрелил в него почти в упор. Но оказавшийся рядом картузник Осип Комиссаров почти инстинктивно ударил Каракозова по руке, и пуля пролетела мимо.

Люди, стоящие вокруг, бросились на стрелявшего, и он был бы просто растерзан, если б не полиция.

Современник-историк говорит, что совершенно случайно предотвращено страшное пролитие крови, которое могло привести России неисчислимое зло, восстановив только что освобожденное царем крестьянство против привилегированных классов, которое в убийстве царя-освободителя легко отметило бы акт мести дворянства царю именно за лишение его прав рабовладения.

Когда Каракозова задержали, он, сопротивляясь преследователям, кричал: «Дурачье! Ведь я для вас же, а вы не понимаете!..» Его подвели к императору и тот спросил, русский ли он. Каракозов отвечал утвердительно и, помолчав, добавил: «Ваше величество, вы обидели крестьян».

Стрелявший был отведен в III Отделение и там обыскан. У него нашли письмо без адреса к некоему Николаю Андреевичу, воззвание «Друзьям-рабочим», порох, пули и яд. На другой день Каракозова передали особой следственной комиссии, занимавшейся делами о прокламациях, антиправительственной пропаганде и пр. Каракозов имени своего не открывал. «Преступника допрашивали целый день, не давая ему отдыха; священник увещевал его несколько часов, но он по-прежнему упорствует»,— докладывали царю.

Кропоткин вспоминает рассказ одного встретившегося ему в Сибири жандарма о Каракозове.