История российского терроризма

«Хитрый был человек,— говорил жандарм.— Когда он сидел в крепости, нам велено было не давать ему спать. Мы по двое дежурили при нем и сменялись каждые два часа. Вот сидит он на табурете, а мы караулим. Станет он дремать, а мы встряхнем его за плечо и разбудим. Что станешь делать? Приказано так. Ну, смотрите, какой он хитрый. Сидит, ногу за ногу перекинул и качает ею, и хочет показать нам, будто не спит, сам дремлет, а ногой все дрыгает. Но мы скоро заметили его хитрость. Ну и стали его трясти каждые пять минут — все равно, качает он ногой или нет. И продолжалось это больше недели».

Каракозов упорствовал. Но 7 апреля содержатель гостиницы сообщил полиции, что неизвестный, снявший у него номер, не возвращался. Комнату осмотрели и нашли принадлежавшую Каракозову шкатулку и конверт с московским адресом Ишутина. Арестованные Ишутин и товарищи, жившие с ним, были доставлены в Петербург, где в неизвестном, называвшем себя Алексеем Петровым, признали Каракозова.

После того как его опознали, Каракозов дал о себе сведения: родился он в 1842 г. , учился в пензенской гимназии, после поступил в Казанский университет, но в том же году его исключили за участие в студенческих беспорядках. Он жил в деревне у родных, а также работал письмоводителем при мировом судье Сердобского уезда. В 1864 г. снова зачислен в Казанский университет, и вскоре переводится на юридический факультет в Москву.

Молчаливый, сосредоточенный ипохондрик; по словам его товарищей, он не делился ни с кем своими заботами, душевными переживаниями. За несколько месяцев до покушения Каракозов перенес болезнь. По отзывам тюремных врачей, он с 27 мая стал обнаруживать «некоторую тупость умственных способностей, выражающуюся медленностью и неопределенностью ответов на предлагаемые вопросы».

Каракозов обратился к Богу. Он по нескольку часов простаивал на коленях в своей камере, молился.

В первые дни после 4 апреля все разговоры неизменно сворачивались на покушение. Много было сказано нелестного в адрес полиции. Ходили слухи, что генерал-губернатор князь А. А. Суворов в конце великого поста получил письмо от лежавшего в больнице Ножина с просьбой приехать и выслушать важное сообщение. Суворов передал письмо в канцелярию, не обратив на него особенного внимания. После покушения он вспомнил о письме и послал в Мариинскую больницу справиться о больном Ножине: кто он такой и в каком положении. Оказалось, Ножин умер в тифозном отделении 3 апреля. Из следствия по делу Каракозова выяснилось, что Ножин проживал на квартире с одним из членов кружка.

На Красную площадь выкатили винные бочки и поили народ. Н. Г. Рубинштейн ходил с оркестром впереди большой толпы — беспрерывно исполнялся гимн. На улицах возникали стычки — задирали студентов. Все почему-то считали, что стрелял поляк. Их гнали с квартир, отказывали от места.

Шеф жандармов князь В. Долгоруков явился к царю и попросил уволить его. «Я этого не сделаю,— отвечал Александр,— ты на своем месте и имеешь мое доверие».— «Я утратил доверие России»,— сказал князь. По его требованию в приказе не было сказано «уволен по прошению», а просто «уволен от должности».— «Пусть вся Россия знает, что я уволен за неумение охранять моего государя».

Находящийся в эмиграции Герцен отправил Александру II письмо:

«Государь!

Было время, когда Вы читали «Колокол»,— теперь Вы его не читаете. Которое время лучше, то или это, время ли освобождений и света или время заточений и тьмы — скажет Вам ваша совесть. Но читаете Вы нас или нет, этот лист Вы должны прочесть. Вы кругом обмануты, и нет честного человека, который смел бы Вам сказать правду. Возле Вас пытают, вопреки Вашему приказанию, и Вы этого не знаете. Вас уверяют, что несчастный, стрелявший в Вас, был орудием огромного заговора, но ни большого, ни малого заговора вовсе не было; то, что они называют заговором, это возбужденная мысль России, это развязанный язык ее, это умственное движение... Вас приведут к гибели заговорщики, в самом деле Вас окружающие, не потому, чтоб они этого хотели, а потому что им это выгодно...»

Так говорилось на берегах Темзы, а на берегах Невы М. Н. Муравьев, назначенный начальником следственной комиссии, заявил: «Я счастлив, что поставлен государем во главе учреждения, которое должно служить к открытию злого умысла и преступника. Я скорее лягу в гроб, чем оставлю не открытым это зло,— зло не одного человека, но многих, действовавших в совокупности».