История российского терроризма

А. Тройницкий, в то время товарищ министра внутренних дел и вместе с тем член совета Павловского института, узнав в шестом часу вечера от своего сына, служившего в Государственной канцелярии, о счастливом избавлении императора от смерти, немедленно поехал в Павловский институт, где в присутствии воспитанниц отслужен был благодарственный молебен, а затем составлено приветственное письмо на имя Александра II. Оно было представлено царю на следующее утро и оказалось первым письменным поздравлением. В тот же день Александр приехал в институт лично поблагодарить за теплые слова. Потом несколько лет он навещал Павловский институт, каждый раз вспоминая письмо воспитанниц.

Знаменитый русский писатель И. А. Гончаров рассказывал, что 4 апреля 1866 г. вечером он пошел по обыкновению прогуляться в тот раз по Дворцовой набережной; кое-где дома были иллюминированы, по тогдашнему обычаю, выставкою плошек вдоль внешней линии тротуаров и свечей на окнах некоторых квартир. На набережной было более обычного народа, который иногда принимался кричать «ура». Все это вызвало в Гончарове мысли о том, что, очевидно, празднуется день тезоименитства или рождения кого-нибудь из великих князей и что пора бы прекратить выражение по таким поводам радости расстановкою плошек, которые своим чадом портят воздух, а главное подвергают риску платье пешеходов. С такими мыслями Гончаров воротился домой и лег спать. На следующее утро его лакей, войдя в спальню, чтобы взять одежду для чистки, вместо обычной ходьбы на цыпочках вошел несколько шумливою походкой, подвинул стул с платьем. Это было не совсем обычно, и потому Гончаров спросил его, почему он топчется и шумит. Слуга отвечал вопросом: «А вы, барин, к обедне не пойдете?» — «Да разве нынче воскресенье или праздник?» Слуга возразил: «Все господа в церковь идут. Вчера в государя стреляли, но он жив и здоров, вот и в газетах прописано». Он подал Гончарову газеты, в которых тот прочитал о происшествии и понял, что виденные им плошки и народное ликование имели особую причину.

Барон Вейнберг в этот день навестил поэта Аполлона Майкова. Они мирно беседовали, когда в комнату вбежал Федор Михайлович Достоевский. Он был бледен: «В царя стреляли!» Голос его прерывался. «Убили?»— закричал Майков каким-то нечеловеческим голосом. «Нет... спасли... благополучно... Но стреляли... стреляли...» Они выбежали на улицу. Повсюду виднелись взбудораженные кучки народа. Вейнберг и Достоевский стали слушать разговоры, а Майков, воодушевленный народным патриотизмом, отправился домой сочинять стихотворение по этому поводу.

А имя спасителя царя разнеслось по всему Петербургу. Вчера еще неизвестный никому картузник стал отечественным героем.

«Этого Комиссарова,— вспоминает современник,— мне довелось видеть три-четыре раза. Его худенькая, тщедушная, испитая фигурка в длинной чуйке мастерового вызывала жалость. Государь возвращался во дворец с благодарственного молебна в Казанском соборе. За каретой бежал народ, махал шапками и кричал «ура». Вскоре в зале появился государь, по правую его руку была императрица, по левую — наследник. Бурные восторги продолжались несколько минут, наконец государь поднял руку кверху, требуя молчания. Все затихли. Государь взволнованным голосом спросил: «А где же мой спаситель?» Толпа генералов и офицеров расступилась, и перед государем появился худенький человечек. За ним стоял генерал-адъютант Тотлебен. Государь положил руку на плечо мастерового и прерывающимся голосом с расстановкою произнес: «Я... тебя... делаю... дворянином! Надеюсь, господа,— добавил он,— что вы все этому сочувствуете». Могучее «ура» потрясло своды дворца. Императрица склонилась на плечо Комиссарова и заплакала, плакал и наследник».

Но тут же появился в Петербурге анекдот. Встречаются два немца.

― Вы слышали, в русского царя стреляли.

― Да, слышал. А не знаете ли, кто стрелял?

― Дворянин.

― А спас кто?

― Крестьянин.

― Чем же его наградили за это?

― Сделали дворянином.

Через несколько дней в Мариинском театре шла опера «Жизнь за царя». Зал был полон. В середине первого акта в ложу вошли Комиссаров с женой в сопровождении плац-адъютанта. Все встали и разразились рукоплесканиями. Зазвучал гимн. Комиссаровы, совершенно обалдевшие, кланялись. Послышались крики: «На сцену! На сцену!» И вот Комиссаров в своей чуйке оказался рядом с Сусаниным.

В антракте на сцену вышел Майков и с большим чувством прочитал стихотворение:

Кто ж он, злодей? Откуда вышел он?

Из шайки ли злодейской,

Что революцией зовется европейской?

Кто б ни был он, он нам чужой,

И нет ему корней ни в современной нам живой,

Ни в исторической России!