История русских обителей Афона в XIX–XX веках

«Не знаю, как могу выразить мою скорбь, неудовольствие наших доброжелателей и радость противников. Простите. Может быть, письмо мое или слова покажутся вам грубыми. Поверьте, Ваше Высокопреподобие, что Вам пишет искреннейший послушник, а, если удостоите, то уважающий Вас о Христе Иисусе брат, который готов для святой обители и старца вся в мире, даже и жизнь, презреть, а поэтому и высказываюсь: не понимаю, откуда у Вас столько смирения, что Вы отказываетесь от начальства, видя общественную потребу и пользу обители? Это меня удивляет и кажется оскорбительным и для нашего драгоценного и любвеобильного старца. Неужели вы, ревностный послушник, являетесь упорным?! Это странно и грешно, а мне делается стыдно и смешно, я, наконец, стал как провозглашатель лжи, ибо всюду утвердительно провозглашал вас настоятелем, чему все были рады. Теперь я должен все оставить и возвратиться восвояси, более ничего не остается делать. Повергаю на Ваше усмотрение все и вся. Вы знаете, что я старца уважаю и люблю более многих других, но, видя потребность, умоляю удовлетворить, не меня, но благодетелей… Ожидаю на сие письмо решительного и удовлетворительного ответа. Иначе я, находясь в затруднительном положении, должен буду возвратиться тощ, не имея успеха в начатом деле. Вы знаете, как приумножились препятствия после Вас делать что-нибудь доброе для обители. Теперь и к синодским я не могу явиться, к Соломону[91] и прочим. Г-н Елагин хочет издавать чудеса Тихвинской иконы Божией Матери, желал помочь и в деле о часовне, но прежде спросил о перемене игумена письменно, и я ему немедленно, ожидая получить от Вас вскоре о сем извещение, дал обещание официальное письмо принести… оле стыд! Оле поношение, быть лжецом. Надо вопиять горам, чтобы покрыли меня или же утекать скорее на горы Афонские. Подумайте и дайте немедленно делу конец. Я вполне уверен, что это не от старца, пекущегося отечески о благе обители. Более не могу писать… Господа ради простите за многословие, нужда заставляет: другой раз и сверчок пищит, когда жарко в бане, а я еще его меньше, да горячо! После всего сказанного Вы подумаете, что я в бреду или стал забываться – поверите, многоуважаемый батюшка, что совершенная любовь изгоняет страх вон, оною и я, грешный, понуждаемый, писал, и пишу, последний раз. Повергаясь к стопам старца нашего, умоляю его простить мне, что причиняю ему независящие от меня скорби. Умоляю его чрез вас благословить меня и святых молитв прошу, а также и вы благословите и Бога обо мне молите»[92]. Много раз о. Паисий говорит о любви к старцу, но буквально требует его замены, а то не будет обители милости от Соломона и др. Но что же отвечает кроткий старец?

«Чадо святого послушания, честнейший в иеромонасех о. Паисий! Мир тебе! Всеблагий Господи богатым своим Промыслом все во благо и на пользу строит. Его Всемощною Десницей устрояются всяческия: не по хотениям нашим, но по Его воле.

Ты пишешь – мы желаем и ищем, и люди хотят… Но не делается… Причина же где? – Не знаем. Мои здесь и старания, а со стараниями и расходы об устройстве игуменом о. Феодорита – но не делается дело; не решается и не отказывается, а все тянется…»

Тогда уже был часовой, которому можно было поручить игуменский пост: вырос и окреп духовно любимый ученик о. Виссариона о. Феодорит. Но должности на Афоне раздает только Игуменья Святой Горы, и планам недоброжелателей не суждено было сбыться. О. Виссарион неожиданно простудился и умер 26 апреля 1862 г., так и не дождавшись ответа на поданное в кириархиальный Ватопедский монастырь прошение о своей замене. Надо сказать, что вряд ли ватопедские отцы спешили удовлетворить это прошение. Дело в том, что отношения между греческим монастырем и русским скитом являли собой приятнейшее исключение из огромного числа подобных административных связей. И заслуга в этом, думается, была того же нелюбимого многими о. Виссариона[93].

Распрей внутри скита было множество. И только один конфликт между игуменом и духовником Нифонтом нельзя толковать с позиции черного и белого. В чем суть этого конфликта – неизвестно, но результатом было удаление по собственному желанию духовника в одну из близлежащих келлий. Это несколько смутило некоторых. Например, ктитора Андрея Николаевича Муравьёва, который справедливо почитал духовника. Отец Нифонт был из благородных, отличился на войне, затем долгое время подвизался в Митрофановском воронежском монастыре гробовым. О. Виссарион, видя вред от продолжавшегося недоумения, попросил о. Нифонта остаться духовником братии, пусть даже живя вне скита в келлье, и тот согласился. В чем же была размолвка, для нас так и осталось неизвестным. Но о. Виссариону она обошлась в буквальном смысле дорого: бедному скиту пришлось возвращать вклад духовнику в размере 3000 руб.