Это был у нас тоже своего рода революционный порыв, но порыв осторожный, порыв с оглядкой на всесильное III Отделение и, в силу политических обстоятельств, направленный по линии наименьшего сопротивления.
Спрашивается, что ж это была за «линия», каковой начальство у нас оказывало тогда наименьшее сопротивление?
Таковой являлась, как мы знаем, линия разоблачения не «предержащих властей», не венценосных повелителей, а того «темного царства» (по выражению Добролюбова), какое представляла собой закоснелая, некультурная, погрязшая в интересах личного обогащения, купеческая среда, а рядом с нею жизнь мелкого, блудливого, по части взяток и в большинстве бессовестного чиновного люда, служившего сплошь и рядом, беззаконным образом, тому же купечеству.
Это «темное царство», на фоне внешне блестящего царства Николая I, который мирволил алчным домоганиям «Тит Титычей» и не в меру услужливых «Ризположенских», составлявших надежную опору для трона, – это «темное царство» должно было, мнилось многим, – предстать наконец пред судом русского общества и быть показано ему во всей своей отталкивающей наготе, во всей своей поучительной наглядности.
Такой цели публичного шельмования порока мог сослужить наилучшую службу только театр, – правдивый, убедительный в своем бытовом реализме, беспощадный в своей страшной магии всенародного изобличения.
Не хватало только драматурга, который отважился бы на такой подвиг и сумел бы его совершить! – не хватало писателя, который не отделался бы одной-двумя пьесами в этом обличительно-революционном деле (как, скажем, Фонвизин, Грибоедов и Гоголь), а посвятил бы этому делу всю свою творческую жизнь.
И такой драматург нашелся: он появился как раз в тот исторически назревший момент, когда всем стало ясно, что приспело время его появления.
Этого драматурга звали Александр Николаевич Островский, и его драматургия, обогащающая до сих пор репертуар русского театра, составила во второй половине XIX века революционную как по духу, так и по технике эпоху в русском драматическом искусстве.
Эта драматургия, как писал потом сам Островский, началась 14 февраля 1847 года, когда двадцатичетырехлетний Островский прочел в Москве, в доме профессор С.П. Шевырева, в присутствии знаменитого критика Аполлона Григорьева, первые сцены из своей комедии «Банкрот», переименованной потом в «Свои люди – сочтемся».
С этого знаменательного года и вплоть до последнего года своей на редкость плодотворной деятельности Островский написал около 50 пьес, создавших, можно сказать, весь репертуар русского бытового театра.
И в этом богатейшем репертуаре прозвучало и запечатлелось, как нельзя убедительнее, очень важное новое слово, – я имею в виду слово «народность», означающее совокупность характерных черт той или другой нации. Слово это, по существу, старое, затрепанное, но в драматургии Островского совершенно обновившееся, так как было выражено впервые с наглядной убедительностью и в той мастерской форме, какая составляет секрет искусства у Островского.
В этом смысле, – смысле понятия «народности», углубленного в обрисовке типов и в построении диалогов, наполняющих произведения Островского, – его по справедливости не только можно, но и должно признать основоположником чисто русской драматургии.
Очень много было толков в огромной критической литературе, посвященной Островскому, о его мировоззрении, его миросозерцании.
Из всего, что было об этом сказано, наиболее близко подошел к истине А.М. Скабичевский. Основная нравственная философия, проникающая все пьесы Островского, заключается – по мнению Скабичевского – в словах Платоши Зыбкина из комедии «Правда хорошо, а счастье лучше»:
«Всякий человек, что большой, что маленький, – это все одно, если он живет по правде, как следует, хорошо, честно, благородно, делает свое дело себе и другим на пользу. Вот он и патриот своего отечества. А кто проживает только готовое, ума и образования не понимает, действует только по невежеству, с обидой и насмешкой над человечеством, и только себе на потеху – тот мерзавец своей жизни».
«И действительно, – говорит А.М. Скабичевский, – все действующие лица пьес Островского можно подразделить на эти две рубрики. Все они или патриоты своего отечества в том смысле, что стремятся жить по правде, честно, благородно, упорно трудятся, делая свое дело, может быть, и очень маленькое, незаметное, но непременно на пользу и себе, и людям, – или же, напротив того, основой их жизни являются “бешеные деньги”, скопленные более или менее темными и незаконными путями, что не мешает им полагать в этих деньгах все свое человеческое достоинство и гордость. С презрением смотрят они на трудящихся людей, в каждой работе предполагают для себя крайнее унижение, живут именно лишь себе на потеху, с обидой и насмешкой над человечеством и самодурствуя над ним».