История русской литературы. 90-е годы XX века

«…Ветлугин, преуспевающий режиссер, президент и глава целого ряда престижных художественных и киношных фондов и ассоциаций, увидел перед собой не третьестепенного, вынужденного унижаться из-за роли и заработка актера, а Михаила Андреевича Рукавицына, некогда столь знаменитого и гремевшего на всю страну, а теперь промотавшего, пропившего данный ему Божий дар, задерганного тоже давно отчаявшейся женой и пребывающего в вечном и тягостном чувстве своей вины перед калекой-дочерью, на операцию которой было необходимо около ста миллионов рублей; каким-то сверхусилием Ветлугин поставил себя на его место, и что-то похожее на предчувствие возможности собственной такой минуты тронуло его зачерствевшее сердце».

Психологический момент дается впечатляющий. Но он тут же (так еще несколько раз будет в «Дружеском ужине») почему-то брошен автором: с «тронутым» сердцем Ветлугина вопрос заминается, а на сцене появляется еще один «новый русский» – приятель Ветлугина «Каменев-Пегий, знаменитый ныне, даже легендарный певец и композитор, он же удачливый шоумен с невероятно шальными, неизвестно откуда свалившимися на него деньгами». Герой, одним словом, нашего времени. Этот «приземистый, франтовато одетый господин» вывернулся из-за декораций и, завладев всеобщим вниманием, вдруг громогласно зазвал съемочную группу в ресторан «обмывать» только что им полученного «в валюте, в фунтах стерлингов» международного «Орфея». «Не для народа», наедине, лауреат, правда, вскоре проговорился Ветлугину, что у него сегодня «траур по себе, по своему таланту, если он и был». Ушлый Ветлугин знает прекрасно, что «художественные» натуры склонны к подобной нарциссической декламации, когда им временами «не пишется». Но что-то его настораживает: почему же все-таки при всех своих интересных страданиях, раскошелился Пегий на этакий банкет?! «Уж не к моему ли он фонду подбирается, так сказать, с тыльной стороны, кусок-то лакомый?» – смекает Ветлугин.

«Дружеский ужин» вот-вот развернется во всей красе:

«Через полчаса битком набитый служебный автобус уже подкатил к ресторану „Славянская душа“, одному из самых дорогих и модных на Москве, – здесь в закрытых кабинетах и залах играли, подавали любые наркотики, снабжали по специальному заказу девочками и мальчиками любых возрастов, некоторые остряки утверждали, усмехаясь, что и прочей живностью, произраставшей на обширных российских просторах…»

В этаком похабно грязном, прямо говоря, «новорусском» притоне и предстоит развернуться всем дальнейшим событиям сюжета. Впрочем, с событиями опытный автор не торопится, вместо этого мастерски, красочно и с иронией, описывая поведение хмелеющей компании. В центре повествования – опять актер Рукавицын, и его способность пить водку «объемистыми фужерами» приводит в завистливый ужас соседа по столу молодого актера Вергеля… Их внешне комичные, но не лишенные глубокого подтекста застольные диалоги и подначки – несомненно, одно из наиболее ярко выписанных мест в «Дружеском ужине». Кстати, с беззлобным и притом по-человечески неравнодушным характером этого Вергеля (как он вырисован П. Проскуриным) плохо стыкуется брошенная – видимо, в порядке своего рода «литературного ритуала» – фраза о том, что Вергель-де «еще не успел удрать куда-нибудь в Америку или Израиль». Творчество – дело интимное, но все же позволим себе высказать автору читательское мнение: под такой многозначительный штрих надо или писать совсем другой характер, или смелой авторской рукой вычеркнуть сей штрих из данного конкретного текста – он тут пока «повис в воздухе» и выглядит просто невнятной агрессивной репликой, не мотивированной сюжетом.