История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Эти фразы автор книги использовал давным-давно, в 1958—1965 гг., в статье «Два Григория Мелехова» и в книге «Гуманизм Шолохова». В тексте монографии много страниц уделено и романам «Поднятая целина», «Они сражались за Родину». Здесь, подводя итоги великой судьбы гениального писателя, нельзя не напомнить еще раз не только о «Тихом Доне», но и о редких по отваге и мужеству, обстоятельности и смелости письмах Шолохова Сталину в 30-х годах. Шолохов – величина мирового масштаба, он только что получил Нобелевскую премию, дал десятки интервью. На столе у него задуманная трилогия «Они сражались за Родину», более грандиозная и мощная по охвату злободневных проблем и характеров, чем «Тихий Дон». В тот период Шолохов оказался в трагическом положении. А Л. Брежнев и его подручные в правительстве надеются руководить художественными процессами, как Сталин и Хрущёв. 12 декабря 1968 года Шолохов послал Л. Брежневу письмо, в котором просил его решить вопрос с публикацией глав романа: «Надо с этим кончать». Долго не отвечали, согласовывали. Но договориться ни с Брежневым, ни с Кириленко Шолохову так и не удалось: они так и не решились напечатать то, что взрывало укоренившиеся к этому времени партийные догмы. Один из партийных функционеров А. Беляев, душивших в литературе и искусстве всё талантливое и живое, много лет спустя, подлаживаясь к новому времени, вспоминал: «Мне посчастливилось прочитать эту главу в первозданном виде. В ней с потрясающей художественной проникновенностью рассказывалось о судьбе героя Гражданской войны и войны в Испании генерала Александра Стрельцова, о его аресте в 1937 году по обвинению… в шпионаже, о мытарствах его тюремной жизни. Горький спазм перехватывал горло, когда я читал эпизод о первомайской демонстрации в городе Ростове, где сидели в тюрьме генерал Стрельцов и другие несправедливо арестованные. Мимо стен тюрьмы шли праздничные колонны людей, распевавшие весёлые песни. И тогда арестанты в едином порыве вскочили на подоконники своих тюремных камер и мощно запели «Интернационал»… В праздничных колоннах на воле пение стало затихать, люди, слыша «Интернационал» из-за стен тюрьмы, растерянно затоптались на месте… и тогда охрана тюрьмы повернула на вышках пулемёты и хлестнула очередями по тюремным окнам…» (Беляев А. Писатель века // Советская культура. 1990. 19 мая).

Шолохов «смягчил» эти главы, но всё равно написанное в них вызвало недовольство «вождей». Николай Корсунов, один из близких Шолохову писателей, передал слова Шолохова о встречах с Брежневым и Кириленко. На вопрос после состоявшейся в «Правде» публикации, будет ли печататься продолжение романа, последовало: «Это не от меня зависит, – хмурится Шолохов. – Редактор «Правды» говорит, что газета – не журнал, и она не обязана все печатать последовательно… Еще вопрос: …Вы читали мемуары маршала Жукова? – Да, читал. Если меня покромсали в опубликованных главах, то у него от времён культа личности лишь абзац остался… Странные вещи творятся…»

После публикации глав в «Правде» (12—15 марта 1969 г.) Шолохов продолжал работать над романом в надежде, что придет желанное время отдать его на суд читателям. В 1972 году он говорил: «…Я, очевидно, если не в этом году, то в начале будущего закончу первую книгу, а всего будет три – трилогия. Думаю, что сумею написать и остальные книги» (Советский Дон. 1972. 2 марта).

Но многие страницы не удовлетворяли его, и, по свидетельству Марии Петровны, жены, Шолохов с досадой говорил: «Нет, это не то…» – и бросал листы в камин.

«Отец был из тех, – писала дочь писателя С.М. Шолохова, – кто не мог ни по своему характеру, ни по своим убеждениям «носить камень за пазухой». Он хотел при своей жизни рассказать своему читателю о том, что пережил, передумал вместе со своим народом, со своей страной, а не складывать листки рукописи в стол «до лучших времён», которые для него могли и не наступить… Он не хотел, чтобы после его смерти досужие «идеологи» перекраивали его рукописи по своему усмотрению в угоду конъюнктуре. А издаваться за рубежом ему тоже его убеждения не позволяли: сначала дома, в своей стране, и только потом за рубежом» (Шолохов на изломе времени. М.: Наследие, 1995. С. 105—106).

Только в одном автор этой книги может упрекнуть М.А. Шолохова… Идеологический гнёт ещё более усилился, цензура зорко следила за малейшими проявлениями свободомыслия и малейшей самостоятельности. Господствовали трубадуры и ловкачи. У М. Шолохова был шанс выступить против идеологического гнёта цензуры и поддержать письмо А. Солженицына, которое он прислал IV съезду писателей СССР и в котором говорилось о свободе творчества как главном условии развития литературы и искусства, ведь сам столько страдал от цензуры, от рапповцев, от Фадеева. Но не поддержал, а выступил на съезде с набором официозных обвинений. Это и есть трагедия М.А. Шолохова.

Шолохов М.А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1956—1960.

Шолохов М.А. Тихий Дон. М.: Воениздат, 1995.

Шолохов М.А. Собр. соч.: В 10 т. М., 2005.