История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

В романе есть всё, что даёт представление о многогранной человеческой жизни: любовь и ссоры, раздумья и полемика, охота и рыбная ловля, работа и безделье, но многое из этого окрашено решениями и постановлениями райкома партии и райисполкома, то и дело в мирную жизнь мужиков и баб врываются то Зенин, то Ашихмин, то Возвышаев, то Штродах и за любое высказывание крестьянина готовы тут же посадить в кутузку для того, чтобы подумал, как поступить – платить двойные налоги или отказаться, вступать в колхоз или повременить. Любое высказывание о добровольности тут же рассматривается как поддержка кулака, которого велено истребить. Ещё февраль 1930 года, коллективизация только началась, а из домов уже выгнаны то двенадцать семей, то двадцать четыре, подлинный разбой уже начался, отбирают коров, лошадей. То, что было заработано тяжким трудом, было объявлено колхозной собственностью, а забирали «чужие» и лодыри типа Якуши Ротастенького. Так было по всему району. И то, что должно было произойти, – произошло: мужики и бабы восстали против непосильных поборов. «Ударная кампания по раскулачиванию в Тихановском районе благополучно завершилась за две недели, – подвёл итоги Б. Можаев. – Всех, кого надо изолировать, – изолировали, кого выслать за пределы округа, – выслали, кого переселить в пустующие теперь уже государственные, а не кулацкие дома, – переселили, которые дома занять под конторы – заняли» (Там же. С. 365). Кадыков, узнав о восстании, ехал на место разбираться в причинах этого восстания. И встретил старика («Здоровый старик – мерина сшибет с дороги»), который рассказал ему, что «веретьевские кормушки поломали. Таперика мы бегим ломать сатанинскую затею». «Да, вот такому деду попадёшься в руки – так натерпишься муки, – подумал Кадыков, провожая глазами этого былинного Микулу Селяниновича, сменившего деревянную сошку на боевой топор. – Кажись, довели мы русского мужика до смоляного кипения. Кабы красного петуха не пустили. Все сёла пожгут…» (Там же. С. 405). Во главе бунта – подрядчик Звонцов и Рагулин. Кадыков приехал на митинг, на котором снова выступал Ашихмин, призывая разрушить старый порядок, уклад жизни. Но мужики не поддержали его. В селе Веретье Звонцов при поддержке мужиков и баб предложил избрать сельский совет по закону 1926 года, потом этот совет был переизбран и в него вошли совсем чужие люди. Ашихмин предложил составить список, мол, потом мы его обсудим и утвердим ваши кандидатуры. Нет, сказал Звонцов, на собрании членов совета изберут крестьяне. Но мирная беседа неожиданно прекратилась, ударили в набат, все побежали, Ашихмин застрелил выросшего на его пути «здоровенного детину». Началась рукопашная схватка. «В Красухине старухи связали Зенина по рукам и ногам, сняли с него портки и выпороли, – рассказал Герасимов Успенскому и Марии. – Он теперь в нашей больнице лежит на животе, стонет и матерится» (Там же. С. 428). Не мотивирована смерть Успенского от руки красноармейца, направившего свой наган на Федьку Маклака. Всё гораздо сложнее и глубже, но и то, что рассказано, поражает своей остротой и правдивостью. События закончились как раз перед тем, как вышла статья Сталина «Головокружение от успехов». По приговору суда Возвышаев получил пять лет исправи тельно-трудовых работ, Чубуков – три года. И на глазах читателей отправились в лагеря те, кто участвовал в бунте против насильственных методов коммунистов. Б. Можаев предполагал продолжить эту историю, рассказать о братьях Бородиных, но житейская судьба автора не позволила это сделать.

Острые и злободневные дела современности увлекли беспокойное сердце писателя. Начались активные действия давления на Солженицына. Б. Можаев резко выступил против преследований А.И. Солженицына и высылки его за границу. Приветствовал его возвращение в Россию. Но главное – это споры о земле.

В 1976 году Борис Можаев написал очерк «По дороге в Мещёру» – о своих родных местах, о селе Пителине, где он родился и вырос, о том, что происходит сейчас и в этом селе, и в округе. Можаев встречается со многими колхозниками, председателями, городскими чиновниками, партийными деятелями и разговаривает о современном положении села, о кормах, о мелиорации, о промыслах, обо всём, чем славилась Рязанская земля, о земельных делах в Литве и о сравнении с Рязанью. Многое изменилось на рязанской земле, но по-прежнему в колхозы шлют указания из райкома партии, что сдерживает инициативу местных руководителей. «Когда-то на этом месте стоял заезжий двор с трактиром; старики рассказывали, что будто хозяин держал патент на распитие русской горькой. И вывеска была по такому случаю: «Пить велено». Оттого и название ближнего села – Пителино. «Сельцо Пителино на черноземах» сказано в древней грамоте»… А родного дома давно уж нету» (Там же. С. 500).