История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

А в поэме «Пролетарий», посвящённой Сергею Поделкову, запоминается целая галерея революционеров времен Гражданской войны, и Челябинск 1918 года, и разговор с любимой, и владелец ресторана, и красный крейсер, 1939 год – запоминается вся бескрайность революционного быта и человеческого бунтарства: «…А иначе – оплошаем, / направления смешаем, / И откормленный Ефросим / руль и вожжи отберёт!..» В сборнике «Огонь» опубликованы многие поэмы В. Сорокина – «Судьба», «Огонь», «Оранжевый журавлёнок», «Орбита», «Пролетарий», «Волгари», «На Пахре», «Золотая», «Обелиски», «Дорога». «Каждую поэму легко мне представить, – писал В. Сорокин, – как отдельную главу единого и цельного повествования, взявшего мою судьбу и жизнь тех, кто меня окружал, с кем ежедневно, в юности, шагал я на смену… Вчерашние парнишки – крановщики, грузчики, электрики, подручные сталеваров – ныне заматерели, выросли в мастеровых, инженеров, настоящих умельцев грозного железного мира… Мы сразу, шестнадцатилетними, распахнули в начале пятидесятых годов шумные двери проходных, надели грубые куртки и накрепко «припаялись» к станкам и домнам. Земля прадедов помогала нам в минуты усталости, а краснознамённое время наше обучало нас грамоте и навыкам» (Сорокин В. Огонь: Поэмы. М., 1973. С. 5).

Но и среди них выделяются поэмы «Евпатий Коловрат», «Дмитрий Донской» и «Бессмертный маршал», о маршале Жукове, вышедшие в разные годы.

О Валентине Сорокине много писали критики, поэты, прозаики. И в этих строчках – душа поэта и его призвание. Иван Акулов: «В живописных стихах Сорокина бьётся, кипит, клокочет и переливается всеми цветами радуги сама жизнь, неуёмная, предвещающая счастье»; Борис Примеров: «Урал врывается в его стихи то раздольным песенным ладом, то выхваченным из глубин памяти перелеском, то гулом развернувшегося простора»; Александр Макаров: «Он пленяет своей стихийностью, бьющей через край энергией, звонкой силой летящего стиха»; Юрий Прокушев: «Блистательным творцом этого чудесного художественного Мира в Слове стал выдающийся писатель современности – Валентин Сорокин, несомненно, вершинный поэт нашего времени, под стать колокольне Ивана Великого»; Олег Михайлов: «Его строки напитаны молодой удалью и задором, сокровенной нежностью и чувством нерастраченных сил, надобных Отечеству – поэзии – любимой. Это оперённое, гордое, звучное слово»; Виктор Кочетков: «Лирика Валентина Сорокина соединила в себе и драму прошлого, и сумятицу настоящего, и надежду будущего»…

Борис Можаев, вспоминая В. Сорокина, писал: «Мой роман «Мужики и бабы» был отвергнут четырьмя журналами, пролежал три года и только благодаря смелости и настойчивости главного редактора издательства «Современник» был выпущен в свет». И разве только один Борис Можаев мог сказать такие слова о смелости В. Сорокина как главного редактора? А Иван Акулов со своими двумя последними романами? А сколько бился Владимир Личутин со своей первой книжкой прозы в «Современнике»? Ведь две рецензии были отрицательными, послали на третью, а после этого книга вышла в свет. И сколько таких примеров можно привести по прозе, по критике, по поэзии.

Но самое удивительное – руководящие органы ЦК КПСС получили несколько осведомительских писем, в которых подвергалась острой критике работа в издательстве «Современник» главного редактора В. Сорокина и директора Ю. Прокушева. И начались разборки, комиссия за комиссией следовали в издательство «Современник».

Валентин Сорокин описал эту трагическую баталию в 1991 году в очерке «Зависть»; процитируем из этого замечательного сочинения, убийственного и по отношению к контрольным органам ЦК КПСС, и к тем, кто начинал это постыдное дело:

«Работая главным редактором «Современника» долго и бурно, – писал В. Сорокин, – я имел дело с цензурой, никому не доверял вёрстки книг Виктора Астафьева, Бориса Можаева, Фёдора Абрамова, Константина Воробьёва, Петра Проскурина, Владимира Тендрякова, Николая Воронова, Ивана Акулова, Василия Белова. Да. «Кануны», «Пастух и пастушка», «Живой», «Братья и сёстры», «Мужики и бабы», «Касьян Остудный» в цензуре принимали порядочнее, чем в ЦК КПСС – у Беляева, Севрука, Шауро и Зимянина.

Фурцева звонит:

– С вами говорит член ЦК, министр культуры Фурцева!..

– Слушаю…

– Снимите с производства «Живого», я запретила в театре!

– Не могу…

– Почему?..

– Уже отпечатана…

– Сумели? Задержите продажу!..

– Не могу, уже отправлена по магазинам…

– Сектантствуете на посту? – Трубка грохнулась…»

А каким помогающим был Фёдор Абрамов: «Не бойся тирании КПК, меня Секретариат ЦК КПСС пригвоздил, а я не умер!» А Владимир Тендряков: «Спасибо за «Кончину», вам сейчас трудно, скажите, разве я не могу чем-то помочь?..» Суровый, точный. А Василий Фёдоров? А Юрий Бондарев?» (Сорокин В. Крест поэта. М., 2006. С. 389—390).