История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Бедны событиями эти повести. Порой кажется, что в повестях ничего и не происходит. А на самом деле целый мир прошёл перед глазами читателя, столько живых, своеобразных людей он узнал, столько бед и радостей пережил вместе с ними. Феофан Прокопьевич записывает: «Всё думается отныне, что главную-то жизнь человек проживает не на работе, а в себе. Какая немыслимая та, скрытая от нас, жизнь, и сколько в ней причуды; если бы хватило таланта её описать, то в какую богатую, необычную по своей проказливости, и хитроумности, и переживательности страну мы попали бы тогда. Достоевский почти вторгнулся в ту, иную, жизнь и описать смог; и какая она оказалась отличная от явной, боже ты мой…»

«Меня всегда пугало, – писал В. Личутин, – что мы слишком материальны в своём письме. Думаю, реальная жизнь – это жизнь более сложная, чем просто натура, и потому в последних работах, особенно в «Фармазоне», так много предчувствий, снов, поверий, ужасов перед неведомым. Но фантазия, предчувствие для меня также не самоцель. С их помощью хочется полнее и глубже уловить те перемены, которые настигают и поморскую деревню. Когда писал повести такого типа, смущало – какое впечатление они произведут на земляков, а вдруг не поймут, станут укорять? Но случилось так, что именно эти сочинения и принимались как самые что ни на есть реальные. Тогда утвердился: вымысел, гротеск не искажают и не огрубляют жизнь, а делают её более видимой, сочной, полной…» (Литературная газета. 1983. 25 мая).

И действительно, в повестях «Домашний философ» и «Дядюшки и бабушки» много предчувствий, снов, ужасов перед неведомым. И Геля Чудинов, главный персонаж повести о бабушках и дядюшках, и Пётр Ильич Баныкин, главный персонаж «Домашнего философа», чаще всего оказываются в таком неопределённом положении, когда старая жизнь как бы уходит от них, а новая ещё не закрепилась ни в их быте, ни в их сознании. Отсюда много всяческих странностей, которые возникают именно в момент неопределённости, наступающей, когда что-то существенное меняется в жизни. Так Геля бросил завод, а станет ли он художником, никто не знает, и прежде всего он сам не уверен в своих силах.

В той же статье в «Литературной газете» Владимир Личутин так определил суть «Домашнего философа»: «Вообще бы назвал эту повесть историей двух эгоистов. Он живёт идеей собственного бессмертия, она – необыкновенной любовью. Два случайных человека в постоянном безвыходном конфликте друг с другом».

В этой повести автор превосходно описывает внешний быт двоих людей, живущих на берегу Чёрного моря, куда стекается много праздного отдыхающего люда. Она постоянно бывает на берегу, купается, размышляет о прожитой жизни, мечтает изменить мужу, глядя на свои потускневшие формы, мрачнеет: нет, никто уж на неё не позарится. Много думает о погибшем на стройке сыне, винит мужа в его гибели. Вот и вся её жизнь, полная ненависти к мужу, беспомощных воспоминаний и горечи об утраченной молодости…

Пётр Ильич Баныкин двадцать лет работал над книгой о влиянии Слова на человеческие судьбы, но потом разочаровался в своих теориях. «По своему пониманию Пётр Ильич разбил слова на особые, чувственные группы, а мозг разделил на чувственные секторы, так полагая, что для каждого участка мозга должно быть определённое слово. И если удастся выяснить, каким образом воздействует слово, как побуждает иль обезболивает, то мировые войны, полагал Баныкин, кончатся сами собой, ибо любую армию можно будет полонить и обезболить с помощью многократно усиленного Слова».

Но вот болезнь, близкое дыхание смерти, страх за свою жизнь, которая могла так бессмысленно оборваться, заставили переменить образ жизни, а вместе с этим и образ мыслей. Нет, теперь Баныкин не верит в Слово: «Я больше не хочу проникать в суть вещей… Суть вещей надо оставить в покое…» Он приходит к выводу, что жизнь человека – это борьба с самим собой, а значит, с желудком. «Я вышел из тёмной его власти, а значит, свободен, как никто другой… А я со словом связался, дурак. Хотел постичь самую суть. На что убил жизнь? Слово – это моча, выделения организма, пот больного мозга, зудящего в лихорадке… Слово и нужно-то лишь больной душе, чтобы усладить и обмануть её. А иначе зачем? Дым, обман… Если у меня, к примеру, душа здоровая, если не надо её лечить, то зачем слово?» Так пришёл Баныкин к новой философии жизни, но столь же пронизанной философией эгоизма, как и первая его философия… Он весь отдался созданию пруда в огороде, точно распределил, где и какая овощная культура будет им разведена, но всё смела дождевая река. Так терпит крушение философия эгоиста.