И сюжет этой повести, где нет обычного для жития мученичества и страданий за веру, и ее отдельные образы далеки от традиционных житий. Очень своеобразна фигура ростовского князя, уступившего Петру земли для церкви и монастыря. В отличие от благочестивого татарского царевича, это расчетливый и лукавый политик. К «ужасти» Петра и ростовского владыки перед явлением апостолов он относится с насмешкой, явно подтрунивая над царевичем: «Владыка тебе церковь устроит, а аз место не дам. Что сотвориши?» Свободный от мирских забот, Петр смиренно отвечает: «Повелением, княже, святых апостол аз куплю у тебя, елико отлучит благодать твоя от земли сия». Услышав эти слова и увидев мешки в руках Петра, князь решает про себя «отлучить», т. е. извлечь как можно больше пользы из «ужасти» своих собеседников — заработать побольше денег (что ему и удается). Столь же практически-политический характер имеет и дальнейшее поведение князя, решившего удержать у себя крещеного татарского царевича: «Аще (если) сей муж, царево племя, идет в Орду, и будет спона (урон) граду нашему... Петр, хощеши ли, поймем за тя невесту?»
Несомненно, к фольклору восходит важнейший мотив повести — непомерная Цена, запрошенная князем за участок земли, и чудесное выполнение Петром этого поставленного перед ним условия. К фольклору восходит и рассказ второй части жития, повествующий о спорах из-за монастырского озера. Спор этот начинается со своеобразного соревнования городских и монастырских (петровских) рыбаков: монастырские «ловцы» вылавливают рыбу «паче градских ловцев»: «Аще бы (как бы) играя, петровстии ловци ввергли сеть, то множество рыб извлечаху (извлекали), а градстии ловци, труждающеся много, оскудеваху (оставались ни с чем)». Обиженные за своих «ловцов» потомки князя решают лишить потомков Петра (владетелей монастырской земли) права на ловлю рыбы, ссылаясь на то, что предок их уступил Петру землю, но не озеро. Разрешение этого спора опять оказывается типично сказочным, причем в роли справедливого судьи выступает посол татарского царя. Он спрашивает у ростовских князей, могут ли они снять воду с дарованной Петру земли. «Вода наша есть отчина, господине, а сняти ея не можем, господине», — отвечают князья. «Аще не можете сняти воду, то почто своею именуете?» — решает посол.
Как и «Житие Михаила Клопского», житийная «Повесть о Петре Ордынском» подвергалась в последующем столетии переделкам. Редакторов смущал, например, необычный образ ростовского князя — покровителя Петра. Если в первоначальной редакции он говорил о своем желании «отлучить» побольше денег у татарского царевича, то в последующих переделках он сам вздыхал «от ужасти» по поводу видения Петра и владыки, хотя по-прежнему запрашивал у царевича непомерный выкуп за свою землю. Его желание удержать Петра в Ростове объяснялось не расчетом, а благочестивыми причинами — страхом, как бы Петр в Орде не отступил от христианства.
Но это были уже последующие переделки житийных рассказов. В XV в. жития-повести были довольно распространенным типом житий: их сюжетная занимательность, юмор, фольклорные и бытовые мотивы — все это сближало их со светскими повестями XV в.
3. Повести
Повести XV в., в отличие от более ранних, рассказывают не только об исторических событиях и известных деятелях русской истории, а о самых различных людях, в жизни которых происходят какие-либо занимательные для читателя события. Это были произведения беллетристики, сходные по построению с художественной прозой нового времени. Переводные памятники такого типа были известны на Руси и раньше (например, «Повесть об Акире Премудром»), но в XV в. их становится больше, чем прежде, и, что еще важнее, появляются оригинальные русские памятники такого типа.
Сербская «Александрия».
Из числа переводных повестей, появившихся на Руси во второй половине XV в., в первую очередь должна быть, названа так называемая Сербская «Александрия», роман о жизни и приключениях Александра Македонского[391]
. Роман этот проник на Русь в XV в. и стал более популярным, чем Хронографическая «Александрия» (входившая в хронографические своды).