История русской литературы X—XVII веков

В этом стиле проявляется стремление древнерусских книжников судить обо всем с точки зрения общего смысла и целей человеческого существования. Поэтому авторы XI-XIII вв. стремятся изображать только самое крупное и значительное. Стиль монументального историзма характеризуется прежде всего стремлением рассматривать предмет изображения с больших дистанций: пространственных, временных, иерархических. Это стиль, в пределах которого все наиболее значительное и красивое представляется монументальным, величественным, воспринимается как бы с высоты птичьего полета.

Летописцы (так же как и авторы житий или похвальных слов и поучений) смотрят на мир как бы с большого удаления. В этот период развито панорамное зрение, стремление сопрягать в изложении различные удаленные друг от друга географические пункты. В летописях действие перебрасывается из одного места в другое, находящееся на противоположном конце Русской земли. Рассказ о событиях в Новгороде сменяется рассказом о событиях во Владимире или Киеве, далее упоминаются события в Смоленске или Галиче и т. д. Такая особенность летописного повествования объясняется не только тем, что в летописи обычно соединяются различные источники, написанные порой в различных пунктах Русской земли. Особенность эта соответствует духу повествования того времени. Она присуща не только летописи, но и «Поучению» Владимира Мономаха, и Киево-Печерскому патерику, и житию Бориса и Глеба, и «словам» или поучениям. Вместе с тем монументализм XI-XIII вв. имеет одну резко своеобразную черту, отличающую его от наших современных представлений о монументальном как инертном, тяжелом, неподвижном. Монументализм в древнерусской литературе был связан с совершенно противоположными качествами, в частности с быстротой передвижения на больших географических пространствах. Герои произведений совершают переходы, перемещаются со своими дружинами из одного города в другой, из одного княжества в соседнее.

Историзм монументального стиля выражался в особом пристрастии к исторической теме. Древнерусские писатели стремились писать не о вымышленном, а об исторически бывшем, и когда описывали что-либо фантастическое (например, чудеса), то и сами по большей части верили в них и стремились внушить читателям, что те или иные события происходили в действительности. Литература того времени не знает (или точнее сказать: считает, что не знает) ни вымышленных лиц, ни вымышленных событий.

Кроме того, книжники пытались всякое историческое событие или действующее лицо связать с другими, столь же историческими событиями или лицами — напомнить о предках князя, его «отцах» и «дедах», сравнить героя или событие с подобными героями или событиями, известными им из византийских хроник или библейских книг, искать и находить аналогии всему, что происходило в этом огромном и едином по своим основным закономерностям мире[109].

Литературный этикет в летописи. Вместе с тем литература этого времени отличалась церемониальностью. Это проявилось достаточно ярко в явлении, которое Д. С. Лихачев назвал литературным этикетом.

Литературный этикет как бы определяет задачи литературы, ее темы, принципы построения сюжетов и, наконец, сами изобразительные средства, выделяя круг наиболее предпочтительных речевых оборотов, образов, метафор.

В основе понятия литературного этикета лежит представление о незыблемом и упорядоченном мире, где для каждого человека существует особый эталон поведения. Литература должна, соответственно, утверждать и демонстрировать этот статичный, нормативный мир. Это значит, что ее предметом по преимуществу должно стать изображение нормативных ситуаций: если пишется летопись, то в центре внимания находятся описания восшествия князя на престол, битв, дипломатических акций, смерти и погребения князя. Причем в этом последнем случае подводится своеобразный итог его жизни, обобщенный в некрологической характеристике. Аналогично в житиях обязательно должно быть рассказано о детстве святого, о его пути к подвижничеству, о его традиционных (именно традиционных, едва ли не обязательных для каждого святого) добродетелях, о творимых им при жизни и по смерти чудесах и т. д.

При этом каждая из названных ситуаций, в которой герой летописи или жития наиболее отчетливо выступает в своем официальном положении князя или святого, должна была изображаться в сходных, традиционных речевых оборотах: о родителях святого обязательно говорилось, что они благочестивы, о ребенке — будущем святом, что он чуждался игр со сверстниками, о битве повествовалось в традиционных формулах типа: «и бысть сеча зла», «иных посекоша, а иных поимаша» (т. е. одних изрубили мечами, других захватили в плен) и т. д.[110].