История русской литературы XIX века. В 3 ч. Ч. 1 (1795—1830)

В начале 1800-х гг. Карамзин написал несколько статей («Отчего в России мало авторских талантов», 1802 и др.), где утверждал, что русские не умеют изложить некоторые психологические и философские тонкости в разговоре, не могут точно и ясно выразить свои переживания, тогда как на французском языке те же самые переживания они передают легко. Тем самым Карамзин зафиксировал характерное противоречие в языковом обиходе дворянина того времени — явление двуязычия. Русским образованным людям было легче говорить и писать по-французски, чем по-русски. В этом даже спустя несколько лет признавались многие писатели, в том числе Пушкин. Некоторые поэты (например, Вяземский) сначала писали стихи по-французски, а затем переводили их на русский язык.

Французский язык в начале XIX в. был средством общения и дипломатии. С ним вместе в русскую культуру вошло множество понятий, связанных с Французской революцией, европейской общественной мыслью, философией и литературой. Эти понятия не были еще освоены русским языком. Причина, по мнению Карамзина, заключалась в том, что «истинных писателей было у нас еще так мало, что они не успели дать нам образцов во многих родах; не успели обогатить слов тонкими идеями; не показали, как надо выражать приятно некоторые, даже обыкновенные мысли». Между тем именно писатели («авторы») «помогают согражданам мыслить и говорить» (курсив мой. — В.К.). Неразвитость русского литературного языка задевала национальную гордость Карамзина-патри-ота. Он мечтал, чтобы русский язык был таким же богатым, как и французский. Обращение Карамзина к французской культуре, таким образом, не имело ничего общего с галломанией.

Что же необходимо было сделать, чтобы русский язык стал вровень с великими языками мира? Язык литературы, отвечал Карамзин, должен стать языком разговорным, языком «хорошего», т. е. просвещенного, образованного, общества. Нужно говорить, как пишут, и писать, как говорят. Здесь-то за образец и следует взять французский язык с его точным словоупотреблением и ясным синтаксисом. Французы подают и другой пример: «...Французский язык весь в книгах (со всеми красками и тенями, как в живописных картинах), а русские о многих предметах должны еще говорить, как напишет человек с талантом».

Карамзин и карамзинисты считали, что нужно сблизить язык книжный и язык разговорный, чтобы стереть различие между книжным и разговорным языком, чтобы «уничтожить язык книжной» и «образовать» «средний язык» на основе «среднего» стиля литературного языка ¹. Опора на Францию, которая далеко опередила Россию «в гражданском просвещении », усвоение европейских понятий не могут быть гибельны для страны. Дело заключается не в том, чтобы сделать из русских французов, немцев, голландцев или англичан, а в том, чтобы русские могли стать вровень с самыми просвещенными народами Европы. При этом надо соблюсти одно непременное условие — перемены должны наступить естественным путем, без насильственной ломки.

Статьи Карамзина встретили сразу же решительное возражение со стороны адмирала A.C. Шишкова, который откликнулся на них трактатом «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (1803).

По всем основным тезисам статей Карамзина Шишков яростно полемизирует с ним. Если Карамзин считает, что усвоение западных понятий необходимо для России, то Шишков защищает отечественную культуру от чужеземного влияния и заявляет, что Россия должна сохранить себя в неприкосновенности от идеологического и культурного воздействия Франции и Запада в целом. Задача, по мнению Шишкова, состоит в том, чтобы оградить национальные ценности и святыни от развращающих идей западного «чужебесия». Нация, которая развязала якобинский террор, уничтожила монархию, отвергла религию, — нация разрушителей. В ней нет никакого положительного, созидательного начала. Вследствие этого ее философия, литература и вся культура обладают только отрицательным смыслом и способны сеять лишь насилие, разбой, неверие.

Французская философия — не более чем «безумное умствование диде-ротов, жанжаков, волтеров и прочих, называвшихся философами». В ней столько слепоты и заблуждений, сколько не содержится «в самом грубейшем невежестве». Новейшие философы обучают народы тем «развратным нравам», «пагубные плоды которых после толикого пролияния крови и по ныне еще во Франции гнездятся». Поэтому «надлежит с великою осторожностью вдаваться в чтение французских книг, дабы чистоту нравов своих в сем преисполненном опасностью море не преткнуть о камень...».

Французская литература — «невразумительное пустословие», французский язык «беден, скуден», в нем много слов, созданных бесчинной и кровавой революцией — «декады», «гильотины». Он представляет собой бесплодную почву, не способную родить ничего великого. Эта чужеземная культура «вламывается насильно» в русскую культуру, искажая и уничтожая чистые и самобытные национальные основы.