История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год

Ленин «вождь» и – русский барин, не чуждый некоторых душевных свойств этого ушедшего в небытие сословия, а потому он считает себя вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обречённый на неудачу… Эта неизбежная трагедия не смущает Ленина, раба догмы, и его приспешников – его рабов. Жизнь, во всей её сложности, не ведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он – по книжкам – узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем – всего легче – разъярить её инстинкты. Рабочий класс для Лениных то же, что для металлиста руда. Возможно ли – при всех данных условиях – отлить из этой руды социалистическое государство? По-видимому – невозможно; однако – отчего не попробовать? Чем рискует Ленин, если опыт не удастся?

Он работает как химик в лаборатории, с тою разницей, что химик пользуется мёртвой материей, но его работа даёт ценный для жизни результат, а Ленин работает над живым материалом и ведёт к гибели революцию. Сознательные рабочие, идущие за Лениным, должны понять, что с русским рабочим классом проделывается безжалостный опыт, который уничтожит лучшие силы рабочих и надолго остановит нормальное развитие русской революции» (Там же. С. 59–60).

«Правда» и другие органы Советской власти написали о том, что Горький «заговорил языком врагов рабочего класса». В ответ на это обвинение Горький напомнил новой власти о том, что в эти дни расхитили национальное имущество в Зимнем дворце, в Гатчине, разгромили Малый театр, бомбили Кремль, обворовали десятки, сотни богатейших дворцов и домов, украв оттуда всё самое драгоценное, то, что составляло национальное богатство.

И самое поразительное: на призыв революционного правительства сотрудничать с ними явился поэт Ясинский, «писатель скверной репутации», а «лирически настроенный, но бестолковый А.В. Луначарский», по словам А.М. Горького, радуется его приходу и раскрывает перед ним двери своих кабинетов.

В числе первых откликнулись на этот призыв Маяковский, Блок и Рюрик Ивнев, футуристы, символисты, имажинисты.

28 декабря 1917 года «Известия» писали в редакционной статье «Интеллигенция и пролетариат»: «Несколько выдающихся представителей интеллигенции признало необходимым работать под руководством Советской власти. Между ними известный поэт А. Блок и художник Петров-Водкин. Они поставили себе задачу борьбы с позорным для интеллигенции саботажем и привлечения к общественной деятельности широких ее кругов. С этой целью вчера был организован митинг с участием тт. Луначарского и Коллонтай».

2 января 1918 года этот митинг «Народ и интеллигенция» в зале Армии и Флота состоялся, но многих заявленных участников просто не оказалось, не было Иванова-Разумника, Петрова-Водкина, Блока.

3 января Сергей Есенин был у Александра Блока читал поэму «Инония», только что им законченную:

Я сегодня снесся, как курица
Золотым словесным яйцом.

И долго говорили об искусстве, о политике, о Кольцове, которому Белинский не давал свободы, о Клюеве, который мечется между «берегами», «и так и сяк», словно существует щит между людьми, а революция должна снять эти щиты, вот между Есениным и Блоком этого щита нет. Конечно, заговорили о сложных и противоречивых отношениях поэта и государства, говорили и о сложных отношениях между писателями. Почему Иванов-Разумник удивляется, что Ремизов не может слышать о Клюеве, который полностью поддержал Октябрьскую революцию? Какая уж у Клюева революционность? Слышал звон, а не знает, где он…

По литературным салонам Петрограда и Москвы разнеслась фраза Максимилиана Волошина (1877–1932) – «Над схваткой», он не против большевиков, захвативших власть, и не против тех, кто сражается за самодержавие, он не хочет вмешиваться в эту борьбу: «Редакции периодических изданий, вновь приоткрывшиеся для меня во время войны, захлопываются снова перед моими статьями о революции, которые я имею наивность предлагать, забыв, что там, где начинается свобода печати, – свобода мысли кончается, – писал М. Волошин в «Автобиографии» 1925 года. – Вернувшись весною 1917 года в Крым, я уже более не покидаю его: ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую – и все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой. Стих остается для меня единственной возможностью выражения мыслей о совершающемся. Но в 17-ом году я не смог написать ни одного стихотворения: дар речи мне возвращается только после Октября, в 1918 году я заканчиваю книгу о революции «Демоны глухонемые» и поэму «Протопоп Аввакум» (Харьков, 1919. – В. П.)… Сам же я остаюсь все в том же положении писателя вне литературы, как это было и до войны» (Цит. по: Воспоминания о Максимилиане Волошине / Сост. В.П. Купченко, З.Д. Давыдов. М., 1990. С. 32–33).