История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год

С талантливыми деятелями русского искусства, уже немало сделавшими для его процветания, под революционные знамена становились и люди, далёкие от него. Из дневника Зинаиды Гиппиус об этом: «Савинков, ушедший из правительства после Корнилова, затевал антибольшевистскую газету. Ему удалось сплотить порядочную группу интеллигенции. Почти все видные писатели дали согласие. Приглашения многих были поручены мне. Если приглашение Блока замедлилось чуть-чуть, то как раз потому, что в Блоке-то уж мне и в голову не приходило сомневаться… Зову к нам, на первое собрание. Пауза. Потом: «Нет. Я, должно быть, не приду». – «Отчего? Вы заняты?» – «Нет. Я в такой газете не могу участвовать»… – «И вы… не хотите с нами… Уж вы, пожалуй, не с большевиками ли?» Все-таки и в эту минуту вопрос мне казался абсурдным. А вот что ответил на него Блок (который был очень правдив, никогда не лгал): «Да, если хотите, я скорее с большевиками» (Живые лица. Т. 1. Прага, 1925. С. 59–61).

У других известных писателей положение было сложнее.

Алексей Михайлович Ремизов (1877–1957), наблюдавший в Петербурге, как «27-го в понедельник забушевало», «простых людей очень раздразнило объявление, что муки нет», «не велено выходить из дома никому», записал в дневнике за 1917 год о своих впечатлениях после отречения Николая II от престола и своих предчувствиях «о человеческой жестокой жизни»: он не может «быть с победителями, потому что они торжествуют. Легкомыслия много и безжалостности». В эти дни было у него много посетителей, был и Фёдор Сологуб и Михаил Пришвин, говорили о том, что раньше Дума была в подчинении царя и жульнической бюрократии, а теперь Дума в подчинении Совета рабочих депутатов, «тогда было рабство и теперь тоже, но теперь рабство худшее»: «Только вера в силу народа русского, давшего Толстого и Достоевского, спасает меня от полного отчаяния». Отметил Ремизов и тот факт, что Максим Горький собрал совещание выдающихся деятелей искусства, которые решили создать Министерство изящных искусств и преградить путь «лавине американских долларов», запретить скупать выдающиеся национальные ценности и вывозить их за рубежи России. То, что Горький не пригласил на это совещание ни Фёдора Сологуба, ни его, Алексея Ремизова, вызвало недоумение, но Россия зашаталась, зацвела алыми маками, «нельзя было город св. Петра переделывать в Петроград, нельзя было отрекаться от Петра, и вот силы оставили».

Часто приходил Михаил Пришвин, который в своих беседах выражал боль и смущение от того, что происходит с народом, с солдатами, которые никому и ничему не подчиняются, «русский народ ещё не дорос до свобод». Был Разумник Васильевич Иванов-Разумник (1878–1946), бурно отстаивавший идею сплачивания талантливых литературных сил, противостоящих современному соглашательству с деятелями Февральской революции, продолжавших войну до победного конца и ничего не делавшего для укрепления России; были Кузьма Сергеевич Петров-Водкин (1878–1939), ратник лейб-гвардии Измайловского полка в Петрограде, знаменитый художник и писатель; заглядывал Вячеслав Яковлевич Шишков (1873–1945), выпустивший в 1916 году первый сборник своих рассказов «Сибирский сказ» и только что решивший полностью стать профессиональным писателем. «Добрая душа, – писал Ремизов. – Предлагал денег и муки обещал. Такая редкость!» Были с Пришвиным в Синоде, Сергей Прокофьев играл у него «Мимолетное». Заходил Николай Клюев (1884–1937), очень обрадовал Иван Сергеевич Соколов-Микитов (1892–1975), санитар в Первую мировую войну, «милый, прекрасный человек, тоже пишет прозу». Ремизов не мог пропустить и такой момент, как заём свободы: «Бедно очень. А призывы как-то бездушны. Народ говорит – ишь, нарядились! Положим. Савинков сказал: какой же тут народ, тут фабричные. А Розанов говорит: Россия в руках псевдонимов, и солдаты и народ тёмный. Само правительство под арестом» (Собр. соч. Т. 5. М., 2000. С. 423–438).