История русской революции. Том 1. Февральская революция

В этот первый период, с марта по июль, крестьяне, в подавляющем большинстве своем, воздерживаются еще от прямых насилий над помещиками и от открытых захватов земли Яковлев, руководивший упомянутыми исследованиями, ныне народный комиссар земледелия Советского Союза, объясняет сравнительно мирную тактику крестьян их доверчивостью к буржуазии. Это объяснение надо признать несостоятельным. Правительство князя Львова никак не могло располагать крестьян к доверию, не говоря уже о постоянной подозрительности мужика по отношению к городу, власти, образованному обществу. Если крестьяне в первый период почти не прибегают еще к мерам открытого насилия, а стараются придать своим действиям форму легального или почти легального нажима, то это объясняется как раз их недоверием к правительству при недостаточной уверенности в собственных силах. Крестьяне только раскачиваются, щупают почву, измеряют сопротивление врага и, нажимая на помещика по всем линиям, приговаривают: «мы грабить не хотим, мы хотим все сделать по-хорошему». Они не присваивают себе собственность на луга, но косят на них сено. Они принудительно арендуют землю, устанавливая сами арендную плату, или столь же принудительно «покупают» землю по ими же назначенным ценам. Все эти легальные прикрытия, малоубедительные для помещика, как и либерального юриста, продиктованы на самом деле затаенным, но глубоким недоверием к правительству: добром не возьмешь, говорит про себя мужик, силой — опасно, нужно попробовать хитростью. Он предпочел бы экспроприировать помещика с его собственного согласия.

«Во все эти месяцы, — настаивает Яковлев, — преобладают совершенно своеобразные, в истории невиданные, способы «мирной» борьбы с помещиками, вытекающими из крестьянского доверия к буржуазии и к правительству буржуазии». Те способы, которые объявлены здесь невиданными в истории, являются на самом деле типичными, неизбежными, исторически общеобязательными для начальной стадии крестьянской войны под всеми меридианами. Стремление прикрыть свои первые мятежные шаги законностью, церковной или светской, искони характеризовало борьбу всякого революционного класса, прежде чем он набирался достаточно силы и самоуверенности, чтобы оборвать пуповину, связывавшую его со старым обществом. К крестьянству это относится в большей степени, чем ко всякому другому классу, ибо даже в лучшие свои периоды оно продвигается вперед в полупотьмах и глядит на городских друзей недоверчивыми глазами. У него для этого есть основания. Друзьями аграрного движения, при первых его шагах, являются агенты либеральной и радикальной буржуазии Покровительствуя части крестьянских домогательств, эти друзья тревожатся, однако, за судьбу буржуазной собственности и потому изо всех сил стремятся ввести крестьянское восстание в русло буржуазной легальности.

В том же направлении, задолго до революции, действуют и другие факторы. Из среды самого дворянства поднимаются проповедники примирения. Лев Толстой заглядывал в душу мужика глубже, чем кто бы то ни было. Его философия непротивления злу насилием была обобщением первых этапов мужицкой революции.

Толстой мечтал о том, чтобы все произошло «без грабежа, по взаимному согласию». Под эту тактику он подводил религиозный фундамент в виде очищенного христианства. Махатма Ганди выполняет ныне в Индии ту же миссию, только в более практической форме. Если от современности отойдем далеко назад, то без труда найдем те же якобы «невиданные в истории» явления в самых различных религиозных, национальных, философских и политических оболочках, начиная с библейских времен и ранее того.

Своеобразие крестьянского восстания 1917 года выражалось разве лишь в том, что в качестве агентов буржуазной законности выступали люди, именовавшие себя социалистами, да еще революционерами. Но не они определяли характер крестьянского движения и его ритм. Крестьяне шли за эсерами постольку, поскольку брали у них готовые формулы для расправы с помещиками. В то же время эсеры служили для них юридическим прикрытием. Это ведь была партия Керенского, министра юстиции, потом военного министра, и Чернова, министра земледелия. Замедление в издании необходимых декретов уездные и волостные эсеры объясняли сопротивлением помещиков и либералов и заверяли крестьян, что «наши» в правительстве стараются вовсю. Против этого мужик, конечно, ничего не мог возразить. Но, отнюдь не страдая блаженной доверчивостью, он считал нужным помочь «нашим» снизу и делал это так основательно, что у «наших» наверху скоро начали потрескивать все суставы.

Слабость большевиков в отношении крестьянства была временной и вызывалась тем, что большевики не разделяли крестьянских иллюзий. Прийти к большевизму деревня могла лишь через опыт и разочарования. Сила большевиков состояла в том, что в аграрном вопросе, как и в других, они были свободны от расхождения между словом и делом.