Продовольственное положение городов становилось все более тяжким Аграрное движение успело создать свои очаги в 43 губерниях. Поток хлеба в армию и города угрожающе сокращался В наиболее плодородных районах страны имелись еще, правда, десятки и сотни миллионов пудов избыточного хлеба Но закупочные операции по твердым ценам давали крайне недостаточные результаты, да и заготовленный хлеб трудно было доставить в центры из-за расстройства транспорта. С осени 1916 года на фронт доставлялось в среднем около половины положенных продовольственных грузов На долю Петрограда, Москвы и других промышленных центров приходилось не более 10% того, что было необходимо. Запасов почти не было Жизненный уровень городских масс колебался между недоеданием и голодом. Пришествие коалиционного правительства ознаменовалось демократическим запрещением выпекать белый хлеб. Отныне пройдет несколько лет, прежде чем «французская булка» снова появится в столице. Не хватало масла. В июне потребление сахара было ограничено определенными нормами для всей страны.
Механизм рынка, сломленный войной, не был заменен тем государственным регулированием, к которому оказались вынуждены прибегнуть передовые капиталистические государства и которое только и позволило Германии продержаться в течение четырех лет войны.
Грозные симптомы экономического развала обнаруживались на каждом шагу. Упадок производительности заводов вызывался помимо расстройства транспорта изношенностью оборудования, недостатком сырья и вспомогательных материалов, текучестью людского состава, неправильным финансированием, наконец, всеобщей неуверенностью. Главнейшие предприятия по-прежнему работали на войну. Заказы были распределены на два-три года вперед. Между тем рабочие не хотели верить, что война будет продолжаться. Газеты сообщали умопомрачающие цифры военных прибылей. Жизнь дорожала. Рабочие ждали перемен. Технический и административный персонал заводов объединился в союзы и выдвигал свои требования. В этой среде господствовали меньшевики и эсеры. Режим заводов разлаживался. Все скрепы ослабевали. Перспективы войны и хозяйства становились туманными, права собственности ненадежными, прибыли снижались, опасности возрастали, хозяева теряли вкус к производству в условиях революции. Буржуазия в целом становилась на путь экономического пораженчества. Временные потери и убытки от хозяйственного паралича были в ее глазах накладными расходами борьбы с революцией, угрожавшей основам «культуры». В то же время благомыслящая пресса изо дня в день обвиняла рабочих в том, что они злонамеренно саботируют промышленность, расхищают материалы, бессмысленно жгут топливо, чтобы вызвать простои. Лживость обвинений переходила всякие границы. А так как это была печать партии, которая фактически стояла во главе коалиционной власти, то возмущение рабочих естественно переносилось на Временное правительство.
Промышленники не забыли опыт революции 1905 года, когда правильно организованный локаут, при активной поддержке правительства, не только сорвал борьбу рабочих за 8-часовой рабочий день, но и оказал монархии неоценимую услугу в деле разгрома революции. Вопрос о локауте был и на этот раз поставлен на обсуждение в Совете съездов промышленности и торговли — так невинно именовался боевой орган трестированного и синдицированного капитала. Один из руководителей промышленности, инженер Ауэрбах, объяснил позже в своих мемуарах, почему идея локаута была отвергнута: «Это имело бы вид удара в тыл армии… Последствия такого шага,