История с географией

Эта катастрофа омрачила последние дни в Щаврах. Только теперь мы поняли таинственность, которой Судомир обставил покупку Щавр. До последней минуты им как-то удавалось всех уверить, что имение не продается, что покупатели все равно купчей не получат. Даже отъезд семьи Судомиров в Киев объяснялся по-своему. И только ночное бегство Судомира открыло всем глаза: его бы не выпустили из усадьбы.

Что было делать? Продавать на сторону эти участки было нехорошо. Приходилось всячески стараться войти в соглашение с потерпевшими, конечно, путем уступок на цене земли. Мы тогда же, в Щаврах поняли, что этот вопрос серьезнее, нежели воображал Бернович, и вызывая покупателей из Седлеца, он не имел морального права им продавать уже запроданную землю. Бернович не разделял эту точку зрения и повторял с Коганом, что задатки давно уже возвращены крестьянам с процентами и с лихвой. Каган, узнав о недохвате, клялся и божился, что виноват исключительно землемер Ионки, что недохвата не может быть, что даже Судомир всплеснул руками и решительно не допускает подобной чудовищной ошибки. Хотелось верить, но не верилось! Бернович слишком хорошо пояснил нам всю фальшь в экспликации плана, заверенного Московским банком. При этом говорили, что если Московский банк узнает об этом недохвате, он немедленно потребует погашения, и тогда немыслима будет никакая распродажа участками, так как крестьяне не смогут покупать на чистые деньги. Словом, положение нашего дела оказалось таким грозным, что выхода и спасения не предвиделось. Причем недосмотр Берновича становился страшнее даже самого недохвата, сулившего, быть может, лишь потерю заработка.

Не помню в какой форме я сообщила Леле о случившемся. Как нарочно, не сохранилось ни одного письма ни Лели к нам, ни моих к нему за две-три недели. Скрыть от него было невозможно, но взвалить на него этот ужас, пока мы не нашли какие-нибудь нити к спасению, только удвоило бы наш ужас! Верю, что разделенная радость – двойная радость, но что разделенное горе становится полгорем, никогда мною не постигалось. Думаю, что я сообщила Леле по совести, но поверхностно, не ставя точек над i, и, в особенности, не упоминая о том, что мне казалось страшнее недохвата, хотя Бернович нисколько не считался с этими опасениями и не хотел понять, что только быстрота ликвидации могла нас спасти, иначе проценты и расходы поглотят весь капитал, а быстроте этой помешают именно эти споры и тяжбы.

Но омрачать и без того нелегкую жизнь Лели было бы жестоко: «Son esprit chagrin se développe»[193], – писала о нем как-то сестра. Сама она не поддавалась огорчению и разочарованию, потому что Бернович «с карандашом в руках» убедил ее, что все-таки заработок будет: «Только немного меньше: ну не 70 тысяч, а все-таки двадцать тысяч наверное!» И с этим она смирилась, тем более что Витя давно говорил, что будь в Щаврах семидесятитысячный заработок, никогда бы Судомир не уступил Щавры так дешево, он, сумевший продать каждую разбитую рюмку!

Что же касается Тетушки, она всех спокойнее отнеслась к постигшей нас неудаче. Она была довольна усадьбой в Щаврах, довольна Берновичем, Горошко, но так как всегда вообще неприязненно относилась к попыткам увеличить свое состояние, особенно со стороны Оленьки, то «уменьшение» заработка не встревожило ее нисколько. Она по-прежнему была поглощена своими «духовными интересами», и в сохранившихся ее письмах к Леле не было даже намека на неудачу в Щаврах. Судя по ним, она была довольна, что с первого ноября Леля согласился читать лекции в университете. «Но меня тревожит теперь мысль, что ты будешь, как профессор, ответственен за каждую глупую выходку студентов. Раз у тебя были колебания, значит есть риск? Но ежели ты доволен (а Леля писал в своих погибших письмах, что очень доволен и чувствует невыразимое нравственное удовлетворение[194]), то да хранит тебя Господь».

Тетушку интересовало также, поедет ли Леля в Саратов на открытие университета, о чем она уже читала в саратовских и минских газетах. Но Леля не собрался на это торжество в Саратове. Он обыкновенно чуждался всех празднеств и торжеств, где ему пришлось бы фигурировать. К тому же Академия вообще осталась в стороне от них. Но Тетушка находила, что ему, как саратовскому уроженцу, не стоило отстраняться от такого великого события.