История с Живаго. Лара для господина Пастернака

– Отче наш… – Ольга постаралась вспомнить, потом продолжила. – Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя… Смилуйся, Боже, верни мне чистоту взгляда и помыслов, сделай достойной моего избранника… И чтобы мы во веки с ним были неразлучны, и чтобы я была для него радостью и опорой, и чтобы удался его труд, и он был всех счастливее… Яко Твое есть Царствие и сила и слава во веки. Аминь.

Эта молитва все же не осталась незамеченной. К Ольге приблизился парень со шрамом на щеке.

– Вон у нас тут настоящие святые лики.

Он повернул выключатель, осветив промежуток между стеллажами. Taм находилась фреска, изображающая Пресвятую Деву с младенцем. Фреска сохранилась неплохо, вот только шутник-электромонтер, подвел провода к лицу Иисуса Христа, и лампу разместил как раз в области переносицы.

Страшное получилось зрелище. Ольга впоследствии не раз его вспоминала.

Они в эти месяцы жили в хижине в получасе ходьбы от платформы электрической железной дороги.

Они вышли из дома и попали в снежную бурю. Ветер взметал вверх к поднебесью серые тучи вертящихся снежинок, которые белым вихрем возвращались на землю, улетали в глубину темной дороги и устилали ее белой пеленою. Шли рядом, молчали, и было хорошо, как никогда.

Был час ночи, когда они вернулись в свое загородное укрытие.

Их окружила блаженная, полная счастья, сладко дышащая жизнью тишина. Свет лампы спокойной желтизной падал на белые листы бумаги и золотистым бликом плавал на поверхности чернил и вокруг чернильницы. За окном голубела зимняя морозная ночь. И роскошь ее была непередаваема.

В его душе воцарился мир. Писатель сел за стол, разложил бумаги, положил перед собой белый непочатый лист, обмакнул перо и медленно вывел: «Лара».

А потом стал писать разгонистым почерком, передавая живое движение руки, чтобы задуманный текст не терял своего лица, обездушиваясь и немея.

– И еще, и еще раз. Прости меня за прорывающееся в моих словах смятение. Но ведь у нас действительно нет выбора. Называй ее, как хочешь, гибель действительно стучится в наши двери. Только считанные дни в нашем распоряжении. Воспользуемся же ими по-своему. Потратим их на проводы жизни, на последнее свидание перед разлукою. Простимся со всем, что нам было дорого, с нашими привычными понятиями, с тем, как мы мечтали жить, и чему нас учила совесть, простимся с надеждами, простимся друг с другом. Скажем еще раз друг другу наши ночные и тайные слова, великие и тихие. Ты недаром стоишь у конца моей жизни, потаенный запретный мой ангел, под небом войн и восстаний…

Когда же он прочитал это место книги Ольге, она расплакалась.

– Вот мы с тобой в глушь забились, где нас никто не найдет, и я тут, с тобой, еще живая, а ты уже со мной распрощался. И как распрощался! Как будто меня на самом деле больше не существует.

– Это же только страницы книги, – успокоил Борис Леонидович.

– Но написаны-то сердцем, а значит – как бы и произошло.

– Да, может быть. Прежде чем что-либо случается, оно происходит сначала в нашем сердце. Значит, мы сами все вершим? Послушай, у меня появилось желание объяснить тебе мой страх лишиться тебя. Дело в том, что когда-то очень давно мы с тобой встречались, и я тогда тебя потерял.

Воспоминание касалось того самого рокового вечера, когда они с Гришей Левиным вызвали возникновение Первой мировой войны.

Скрябин еще играл, когда Лара, прошептав что-то на ухо матери, попятилась назад и скрылась за плюшевой занавеской двери.

Для Бориса Леонидовича это был первый и единственный случай, когда музыка его кумира показалась длинноватой. Но он не мог себе позволить отлучиться до конца игры. Он лишь мог наблюдать, слегка повернувшись к окну, как Лара в сумеречно белеющем платье удаляется по дубовой аллее.

Скрябин извлек из рояля последний аккорд и тут же встал. В тот же момент Борис Леонидович юркнул в плюшевый проем двери, сбежал по лестнице во двор и со всех ног пустился по дубовой аллее.

Точно жар живого духа потоком входил в его грудь, пересекал все его существо, парой крыльев выходил из-под лопаток наружу.

Из дома снова доносилась музыка, но он, оглядываясь по сторонам, поспешно двигался к обрыву.

Очутившись над краем его, он еще видел погружающийся в далекие леса багрово-золотой диск.

Музыка осталась далеко позади и скорее подразумевалась, чем слушалась.

Зато вторглось в слух обыденное, злободневное.

Крики доносились снизу, с реки. Течение в этом месте, широко разливаясь, становилось вихрастым, изобиловало многими углублениями дна.

Тонула девушка или женщина. Когда она выплывала на поверхность, то ярко сверкали ее белые обнаженные плечи, а потом снова погружались в черно-рыжую воду, и на рябом глянце реки оставались только светлые расплетенные волосы.

Поначалу такие события смотрятся как безотносительные, происходящие вообще, лишь потом Борис Леонидович осознал, что крики адресованы ему.

Он даже повременил, чтобы убедиться в этом. Сомневаться не приходилось.

Отсюда сверху было видна лодка, которую двое мужчин снаряжали, чтобы спустить с берега на воду, но было ясно, что они к утопающей не подоспеют.