История с Живаго. Лара для господина Пастернака

Борис Леонидович принялся было раздеваться, но в тот же момент опознал в утопающей Лару. Юноша инстинктивно смутился, снова застегнул пуговицы… Если у него и был шанс ей помочь, то в этом промедлении он был окончательно упущен.

К тому же он еще понял, что проблема состоит в том, как отсюда выйти к берегу. Не было тропы, которая бы вела вниз. Если же спускаться в другом месте, вообще потеряешь девушку из виду.

Выныривая из реки, она вдыхала все короче.

Для юноши оставался лишь прыжок вниз. Без промедления. Высота в этом месте была около восьми метров, внизу – груда угловатых камней. У воды в лунном свете виднелась небольшая полоска песка. Он ре-шил не раздеваться. И это его погубило. Белоснежная ткань сорочки залепилась за какую-то невидимую в сумерках веточку, и это слегка исказило траекторию полета.

Когда он приземлился и попытался быстро встать, то тут же рухнул на песок и от боли потерял сознание.

Оно вернулось к нему уже в кровати. Юноша увидел волосы склонившейся над ним матери, растерянного отца, перепуганного друга Гришу, доктора Левина, что-то шепчущего отцу, загипсованную свою ногу, созвездия за окном.

Потом они ехали на таксомоторе по Москве, и неподалеку от того места, где обычно встречались, у Страстного, дорогу им перегородила толпа.

Это была траурная процессия. Пастернак вышел из машины.

– Что это? – удивилась Ольга.

– Михоэлса хоронят. А вообще – нас всех, – вдруг ответил Борис Леонидович, – немногие выживут, но с живых много спросится.

На крыше дома рядом с домом «Известий» стоял человечек со скрипкой и играл что-то едва слышимое.

– Ты мне так и не объяснил, куда же мы едем?

– Только ты меня не осуждай. У меня возникла прекрасная мысль, правда, может быть, она мне только одному кажется прекрасной? Поедем к одной моей знакомой пианистке. Она будет играть на рояле, а я ей обещал прочитать то, что я написал за эту зиму-осень. Ты там узнаешь страницу, которую в эту книгу вписала.

Потом была большая сумрачная квартира, хозяйка играла Шопена… почему-то именно похоронный марш, подобающий черноте дня. Было гостей человек шесть, и все – по углам, и Ольга, которую усадили почему-то посредине комнаты на венском шатком стуле. Борис Леонидович, как будто позабыв о ней, копошился со страницами, которые предстояло прочитать.

Музыка затихла. Писатель встал. Листы бумаги в его руках слегка дрожали.

Глава 9 Арест

– Шли и шли и пели «Вечную память», и, когда останавливались, казалось, что ее по залаженному продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра.

Прохожие пропускали шествие, считали венки, крестились. Любопытные входили в процессию, спрашивали: «Кого хоронят?» Им отвечали: «Живаго». – Борис Леонидович продолжал негромко читать. – «Вот оно что. Тогда понятно». – «Да не его. Ее». – «Все равно. Царствие небесное. Похороны богатые».

Ольга встала и тихо улизнула в прихожую.

Тут уж оставалось стащить свою собственную беличью шубу и выпорхнуть на улицу.

Ей было плохо. Она прислонилась к стене подъезда и стала растирать ладонью лицо.

По улице уже начинала летать поземка, ногам было очень холодно. К счастью, вскоре Ольгу нагнала машина, по-видимому, из немецких трофейных: опередила, остановилась и стала ее дожидаться. Она же, глупая, сломя голову бросилась к ней. Чтобы впустить Ольгу в двухдверную машину, один из ее пассажиров вывалился в сугроб, а водитель, наклонив переднюю спинку кресла, пропустил женщину на заднее сидение.

– Не в сторону Мясницкой, случайно? – обратилась она.

– Так мы туда же! – раздалось из машины.

Ольга откинулась на кожаную спинку сидения, прислонилась носом к холодному стеклу и отрешенно любовалась красотой ночной заснеженной Москвы.

Возле Главного Почтамта она очнулась.

– Остановитесь, пожалуйста, здесь.

Но спутники не отзывались и мчались дальше. И здесь она почувствовала себя в мышеловке.

Машина вскоре свернула направо, на Лубянку, перед черными, окованными железом воротами посигналила. Врата разверзлись, пропустили внутрь. Они оказались в темном дворе…

Дальше последовала комната без окон с очень яркой лампой… Хриплый голос дежурного.

– Фамилия, имя, отчество.

– Вежливые люди представляются первыми.

– Я тебе представлюсь, фашистская шлюха, – последовал грубый ответ.

– Фамилия, имя, отчество.

– Ивинская.

Он нажал на кнопку звонка, и почти тут же в помещении возникли еще двое. Жилистая усатая женщина ощупала волосы Ольги, заглянула в уши, горло, нос.

– Снимай штаны и ложись.

Отработанным движением она распластала Ольгу на широкой дощатой лавке, как цыпленка табака на сковороде.

Тогда из тени выступил старенький очкастый еврей, отстегнул портфель, выудил из его недр вагиноскоп и приступил к исследованию женской части. Что-то его там, внутри, заинтересовало, сверкнуло еще одно приспособление…

С сочувствием, сдобренным уместной в этом случае вселенской еврейской печалью, врач заглянул Ольге в глаза.

Дальше следовала небольшая камера. Кровать, стул, никогда не гаснущий свет под потолком и почему-то паркет. Обычная комната.

Но как только она легла и закрыла глаза, чтобы попытаться заснуть, начались сюрпризы.