История с Живаго. Лара для господина Пастернака

– Ну, вы у нас выносливый. Никита Сергеевич Хрущев признался, что на десятой минуте заснул. То-то и оно! Международная, так называемая, общественность хватается за что попало. Ну, а что мы по этому случаю предпримем?

– Мы прореагировали. В типографии уничтожен весь тираж подборки его стишков.

– Но к этому он, насколько я знаю, привык. У нас с вами это в порядке вещей. Кстати, на днях присутствовал на уничтожении сочинений товарища Сталина, поучительнейшее зрелище. Так вот, в XIV томе, к слову, присутствует и дело вашего Пастернака. И в нем я нашел такую изюминку! Надо же… проходил по делу троцкистской террористической организации, были и показания его коллег, но к суду не привлекался и арестован не был. Интересно, правда? Если Иосиф Виссарионович и любил кого-нибудь по-отечески, так это именно его… И выпестовал!

– Пастернак – пока единственный, кто осмелился на публикацию на этом ихнем Западе.

– Я иначе бы сказал: он – первый, кто, – добавил генерал, подняв указательный палец вверх. – И если мы не предпримем мер, то обнаружатся и вторые, и третьи… А мы потеряем контроль над литературой.

– У Пастернака, мне кажется, сейчас нет заступников в верхах?

– Что вы хотите сказать? Что мы должны его арестовать?

– Нет. Просто выдворить из страны и заставить забыть.

– Как вы это себе воображаете? Вы же знаете, что он никуда из этой своей дачи, кроме как ногами вперед, не уедет. Мы что, волоком должны его вытаскивать? Сейчас мы этим не занимаемся. И ему, не забудьте, без году семьдесят.

– Старик-то старик… однако, шустер парнишка!

– Да… шустренький. А что, если он откажется?

– От чего?

– От Нобелевской премии.

– Ну, Пастернак не откажется, он гордый. Вот Сурков, тот бы отказался. Но ему никто эту премию и не даст.

– Мне кажется, отказаться – единственно возможное для него решение. А вы там у себя, в ЦК, подумайте, с какой стороны к нему подкатить.

Глава 17 И снова премия

Наконец настал этот вечер, умиротворенный, с золотом осени за окнами дачи, первыми звездами над темными волнами леса. Борис Леонидович сидел перед музыкальным инструментом, медленно подбирая звуки для очередной импровизации… Возникшая музыка напоминала качку серых вод северного моря… Приближался далекий скалистый берег и возникали, как будто рождаясь из вод, очертания незнакомого города.

Борис Леонидович уже знал, что это за город. Он резко прервал игру, закрыл крышку инструмента, встал.

Набрал телефонный номер, дождался ответа.

– Милая барышня, запишите международную телеграмму. Текст такой: «Швеция, Стокгольм, Шведская Королевская академия, Нобелевский комитет. Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлен, смущен. Пастернак». Сегодня успеете отправить? Бесконечно благодарен.

Писатель положил трубку и некоторое время оставался у окна, пока не разобрал какие-то приглушенные, повторяющиеся в домашней тишине прерывистые звуки. Они были ему незнакомы.

Он стал ходить из комнаты в комнату, вслушиваясь, стараясь отыскать источник звука.

В маленькой комнатушке под лестницей он увидел сидящую на стульчике жену. Зинаида Николаевна плакала, закрыв лицо ладонями.

– Я боюсь, – произнесла она.

Он подошел, положил руку ей на плечо.

– Да. Пришел и мой черед.

Глава 18 Провокация

События теперь не заставляли себя ждать. Когда на следующее утро Борис Леонидович сел в электричку, направлявшуюся в сторону платформы, где снимала дачу Ольга, вслед за ним в вагон втерся невзрачный безликий субъект, какими полнятся все утренние пригородное поезда.

Он сел на лавочку напротив писателя, хотя вагон был практически пуст. Некоторое время незнакомец молчал, рассеянно глядя на подмосковные пейзажи за окнами вагона, а когда поезд разбежался, взглянул Борису Леонидовичу прямо в глаза и криво усмехнулся.

– Это ты, Пастернак, что ли?

– Да.

Субъект снова как-то по-идиотски усмехнулся.

– Хорошие деньги сгреб, батя. Может, поделимся?

Борис Леонидович взглянул на хама и промолчал.

– Обложил ты нашу страну, навонял. Так что, придется тебе из нее вместе со своей живагой убираться. Можешь уже и вещички складывать.

Монолог обещал растянуться на всю дорогу, и Борис Леонидович встал, чтобы сойти на следующей платформе.

В тамбуре субъект его нагнал и придвинулся вплотную, на расстояние шепота.

– Удираешь, старая сволочь? Тебе же через две остановки сходить! Вот, что я тебе скажу: коль примешь от них хоть один их вонючий доллар, вышвырнем тебя из страны, как я тебя из поезда вот на этой остановке!

Он схватил Бориса Леонидовича за отвороты плаща… Осталось неясным, действительно ли он намеревался осуществить свою угрозу или же рассчитывал на силу слов, потому что события обернулись несколько иначе. Ни нападающий, ни писатель не заметили появившегося в тамбуре солдатика.

– Да, как ты смеешь!.. Старика!..

Он был ниже и мельче противника, но силы и гнева в нем оказалось больше. Он оторвал субъекта от Бориса Леонидовича и мощно толкнул его в обитый железом угол тамбура. То ли сила толчка была устрашающей, то ли еще что, но тот, ударившись, стал понемногу сползать на пол.