История села Мотовилово. Тетрадь 11. 1927–1928 гг.

– Дорога у меня до Дуньки торная. В эту ночь я к ней забрякался не в первой. В темноте, по задворкам, добрался я тогда до дунькиного двора: торк – заперто! Едва достучался. Дверь открылась, гляжу, в проёме двери появилась фигура. Вгляделся, а хвать это не баба, а мужик. На отца её, на Ермолая напоролся. Видя, что не кон попал, я да к нему с вопросом: «Дядя Ермолай, ты не знаешь ли, чем лошадь вылечить? Опоил я её. А за неё, еще в мирное время, пятнадцать целковеньких отваленно, ведь всё же жалко». Посмотрел на меня Ермолай презрительно и отвечает: «Лошадь-то дикой рябинкой от опоя попои. А для Тебя я вон крапивы припас. Вот возьму да как тебя отхожу, будешь знать, как в такое время, на счет лошадиного лечения беспокоить людей старше себя!». Я, да бежку! Едва ноги убрал. Если он тогда настиг меня, не знаю, что и было. Для меня случай был подходящий, а воспользоваться им, по отношению к Дуньке, мне не пришлось. И это мне не в первой. В одно прекрасное время, под осень, вбрела мне в голову дурная мысль, сходить к тому же дяде Ермолаю, и спросить у него насчёт грибов в лесу (он, бают, большой знаток в этом деле). Так же вечерком, иду, а сам в мыслях другое намерение имею: если он дома, то насчёт грибов с ним разговор заведу, а если его нет, то с Дунькой шуры-муры разыграю. Хвать, вот так же, как и на этот раз, он оказался дома и поняв зачем я пожаловал в его дом, он так меня со двора наладил, что я в темноте двора нечаянно со столбом поцеловался. Ахнулся об столб, из глаз цветные искры посыпались, всю харю расквасил и шишкой на лбу разбогател! Вот могу показать, с тех пор отметина осталась, – и в заправду, на его лбу красовалась синеватая шишка величиной со сливу. – Ладно я такой догадливый, вижу дело плохо, я маханул через плетень в огороде. Там и спрятался от Ермолая, боясь погони.

– И откуда у тебя Николай, такая ерь берётся? – шутливо интересовались мужики, – вроде и на вид-то ты не больно взрачен и в движениях у тебя расторопности нет, а получается вроде, армейской команды: «бег на месте». Знаешь, когда солдат строевой обучают, команда такая есть!

– Знаю, сам служил в антелерии! – с чувством знатока, отвечал Николай. – А что касается моей ери, так я в пищу употребляю сырые яйцы, овсяную кашу ем.

– Слушай-ка Николай Сергеич, ты своим рассказом хотел нас рассмешить, так скажи в каком месте твоего рассказа прикажешь смеяться-то? – спросил Ершова присутствующий тут Яков Забродин, который сам рассмешит кого хочешь, но сам редко когда улыбался.

– Как в котором месте? – удивился Ершов, – в котором хошь месте, там и смейся. В любой части моей речи до сыта насмеяться можно, – невозмутимо, не сдавая своей позиции, пояснил Николай.

– Я бы посмеялся, да вовсе не смешно! – стараясь опорочить Ершова продолжал Яков.

– Ну так, дорогой приятель, я уж не виноват, что тебя рассмешить трудов стоит. НЕ приглашать же для этого из Москвы сюда кинокомика Игоря Ильинского! – под общий одобрительный смех мужиков закончил свой рассказ Ершов, и выпросив у кого-то закурить, задымил пахучей махоркой, причудливо выпуская дым из носа.

Рахвальский. Алёша – болтун!

Филимон Платонович Рахвальский, живя в Мотовилово, руководя промартелью, настолько освоился в селе и познакомился с людьми села, что считал своим долгом по силе возможности, и учитывая свои способности, просвещать сельские народные массы. Являясь выходцем из духовенства, (он сын дьякона), родившись в Нижнем Новгороде, он получил незаурядное образование, стал советским интеллигентом. Не женившись рано, обзаведение семьей, у него оттянулось до довольно-таки позднего времени. И вот теперь живя в Мотовилово, имея лет тридцать от роду, он всё ещё не помышлял вплотную о женитьбе. Питаясь рационально, предпочитая вегетарианскую пищу, он был здоров и телом и духом своим. Придя со службы, вечером, он участил своё пребывание вреди сельских мужиков, ведя беседы с ними на разнообразные темы. Основным уклоном в его беседах было помочь сельским жителям освободиться от бескультурья и невежества деревенского быта. Он регулярно выписывал газеты и журналы из Москвы, до поздней ночи читал, а почерпнутые знания из книг и журналов старался распространить среди сельского населения. Непринужденные беседы проходившие на заваленах и в избах, часто затягивались до полуночи, иногда заканчивались спорами. Выказывая некоторым дилетантом, Алёша Крестьянинов, в беседах и спорах, часто выводил из терпения Рахвальского, который знал о фактах не из поверхностных наслышках, а из достоверных источников периодической печати и не допускал того, чтобы кто-то мог состязаться в знаниях обширного плана.