История села Мотовилово. Тетрадь 11. 1927–1928 гг.

– Что, что? – переспросил его Рахвальский, – Разве так бывает? Уж что-нибудь одно: или анкерный ход, или на цилиндрах! – поправил он Алёшу. – Смотри кому в бане такое не скажи! Черти вениками запарят! Раз точно не знаешь, не говори неправду!

– Да я сам-то слышал только краешком уха! – оправдывался снова обескураженный Алёша.

– Болтать языком умеешь, а буквально мало в чём понимаешь! – продолжал урезонивать Алёшу Филимон. – Скудно мыслишь и поверхностно размышляешь! И сразу видно, что в твоих мозгах мало извилин. И вообще- то я тебя Алёш, толком не пойму. Или тебе ума девать некуда, или ума занять не у кого! Поэтому-то ты в калашный ряд с дегтём лезешь! Ты, вот тут, много наболтал, можно сказать наговорил с три короба, а вразумительного, я от тебя так и ничего и не услышал. Даже и спорить-то ты не умеешь, а спорить надо не ради широкого рта, а оспаривать надо истину и со знанием дела, которое ты отстаиваешь! А ты, видимо, ни только лжец, но и подхалим высшей марки, а подхалимство, как известно не порок, а большое свинство. И по этому, иди-ка ты лучше домой и займись своей бабой, а мне больше на глаза не появляйся! – закончил Филимон отповедь.

А Алёша потупив свой взор, упёрся глазами в стену, с любопытством рассматривая сучок похожий на затмение солнца.

– И что вы скандалите, чего делите! Ведь мы живём под одним солнышком, оно всех нас одинаково обогревает, его не разделишь, его всем хватает! Живи всяк по себе! – примирительно изрёк, слушавший до сего времени перебранку Филимона с Алёшей, Иван Федотов/

Из-за тягостных споров в Алёшей, Филимону пришлось, вскорости, квартиру у Настасьи переменить на другую, и он поселился в Шегалёве, подальше от Крестьяниновых. А в Настасьеном пристенке, вскорости, поселился её племянницы сёстры-сироты: Анисья и Дунька, жившие до этого на хуторе. Слова, речи и беседы Рахвальского оказали большое влияние на некогда слушавших его мужиков и всех присутствующих. Особенно благотворно они отразились на Ваньке Савельеве, который иногда присутствовал на назидательных беседах Рахвальского. Ваньке, особенно запали и врезались в голову крылатые пословицы и поговорки, которыми часто пользовался в беседе Филимон Платонович.

Предзимье. Санька и Наташка

– Мухи-то в избе, и то дохнут – зиму почувствовали! – придавливая пальцем вялоползущую по оконной раме, очумелую муху, проговорила бабушка Евлинья, разговаривая сама с собой. – День-то нынче был серый, ветреный и холодный, а завтра, видно, будет ещё студенее, вишь как окошки-то плачут. Да, всякая божья тварь, как холод зачует так всяк по-своему от стужи спасается. Пичужечки в тёплые края улетели, вон свиньи, зачуяв холод, себе в гнездо оханку соломы в пасти несёт, – глядя через двойное стекло оконных рам, вполголоса рассуждала сама с собой Евлинья.

Стояла самая унылая пора года: поздняя осень и предзимнье. Осенний, холодный ветер, с неудержимой яростью разгуливался по селу. Шаря по стенам, по крышам и заборам построек, как-бы отыскивая ненадёжные места и прорехи в постройках, где бы можно было прорваться, забраться в утеплённые места и натворить там бед, охолодить скотину, придав немало хлопот мужику-крестьянину. Ветер с остервенением и озорством подбирался под застрехи соломенных крыш, выхватывал клочья соломы и словно глупый ребёнок играл ею в воздухе, а наигравшись, как-бы за ненадобностью, бросал эту солому на дорогу, ненадолго затихал…

Под напором яростных порывов ветра, ветла, стоявшая под Савельевым окном сбочь мазанки, пружинисто трепала ветвями. Её разросшиеся в разные стороны отростки, похожие на две гигантских руки, промежду которых произросла молодая березка, от ветра

Раскачиваясь, жалобно скрипели, как бы жалуясь на озорство шквального ветра. Разгулявшийся вовсю свирепый ветер, буйно прогуливался по селу, неистово шарил по опустелым садам и огородам, прерывисто хлобыстал в стены построек, угрожающе свистел в щелях, выл в трубах, осатанело налетел на колокольню – грозно гудел колокольной медью. По небу плыли рваные облака, в разрывах их время от времени появлялся рог молодого месяца. Спасаясь от буйного ветра, стайка домашних гусей, на озере, забралась в густую заросль тростника. Шурша крыльями о жесткие стебли тростника-палочника, они отыскивали в корнях его съедобные водоросли, гогоча, мирно перекликались между собою.

На улице совсем свечерело, а в избах ночь. Кое где, в избах, уже появились огни. Вскоре, всё небо выяснилось, ветер стих, на землю упал мороз. Разжиженную грязь на дороге сковало в жёсткие комья, на озере вода покрылась тонким льдом.

Возвращаясь из избы-читальни, где сегодня был показан спектакль, Санька Савельев с Наташкой шли по берегу замёрзшего озера.

– Наташ, пойдём на лёд! Поглядим, попробуем покататься! – предложил Санька.

– Да он, наверное, ещё тонок! Я боюсь как бы не затонуть, – с боязнью в голосе отозвался Наташка.