История села Мотовилово. Тетрадь 11. 1927–1928 гг.

– Ну-ну! Как прикажешь так и стану делать, – добродушно ответил Николай. «А что касается выносливости, выдюжу, не сдамся – силы хватит! Сумлёваться не приходится! Не таких застрогивал!» – мысленно, про себя, думал Николай. Усевшись верхом на скамью, на которой лежала доска, «артисты» принялись за дело. Артист, с заранее задуманным умыслом, стал с силой подёргивать двурушник, увлекая за собой, надвисшего над инструментом Николая. Как бы незаметно, но нарочито, касаясь при этом своей чёрной шапкой вспотевшее лицо Николая. Заранее выпачканной сажей шапкой, он раз от разу, всё сильнее и сильнее измазывал Николаю лицо, вызывая этим неудержимый смех и хохот у публике. За какие-то пять минут, артисты до того настрогались, что вспотевшее лицо Николая покрылось сплошной чернотой, только блестели бело-жёлтые зубы, да по-волчьи поблёскивали глаза. Не догадываясь причины смеха публики, который перерос в общий гул, Николай простодушно улыбаясь, не сдаваясь продолжал с натужью строгать, подёргивая двурушник на себя. А из публики, подбадривая Николая кричали: – Николай, на сдавайся! Николай, жми! –Ха-ха-ха! – Го-го-го! Некоторые, из публики, насмеялись до слёз, а некоторые поджимая животы от смеха, боялись, как бы не лопнул пуп. Артист уже давно объявил об окончании соревнования, а зал неудержимо гудел как улей. А Николай, недоумённо улыбаясь, стоял среди сцены, ничуть не подозревая о причине хохота.

– Над чем это они так рассмеялись? Ведь ты меня не победил? Я ведь не сдался? Скорее всего я тебя застрогал! – победоносно настаивал Николай перед артистом.

– Застрогал, застрогал! – дружелюбно похлопывая ладонью по плечу Николая, успокаивал его артист, провожая его со сцены.

Николаев сродник, сидевший в первых рядах, из-за жалости, объяснил Николаю:

– Николай Сергеич, погляди-ка в зеркало! У тебя вся харя в саже! Сконфуженный Николай, рукавом своего пиджака стал утираться, ещё более размазывая сажу по вспотевшему лицу, а потом бесцеремонно, без угрызения совести, задрав подол рубахи, оголив при этом своё смуглое брюхо, стал с силой тереть им лоб и щёки. Девки заметив Николаево голое тело, чуть повыше пояса, стыдливо отворотились и с хихиханьем и прысканьем повыскачили из зала на волю.

– Спектакль окончен! – объяснил артист.

– Ну, погоди халтурщик! – выругался Николай на артиста. Оживлённая в смехе публика, стала покидать, пышущий паром зал избы-читальни. От клубов горячего пара, дуром хлынувших из открытых настежь дверей, даже подтаял снег на крыше – оттуда на землю закапали капели. Выходя из избы-читальни, мужики, смеясь шутили, балагурили:

– Ну как Миколай, ты у нас, вроде, своим сельским артистом стал! Теперь самостоятельно спектакли ставь!

– Будет время поставлю! – отшутился Николай, не переставая тереть себя по лицу рукавом пиджака. Домой, Ефросинья не сразу узнала своего подвенечного, а узнав принялась ругаться и обзывать Николая чем псы не лакают.

– Да где это тебя лукавый-то носил… Погляди-ка на себя, вся рожа чем-то измазана! Не поймёшь, ни то в саже, ни то в дёгтю. Уж не с чертями ли ты в жмурки играл?

– Не ругайся Фрось! Я в артисты записался, – чтоб как-то смягчит разъяренную жену, схитрил Николай. Вот меня, для началу, и загримировали.

– Я тебе дам загриновали, вон взять сковородник да отходить по бокам-то, куда гринировка денется. Какой артист нашёлся! – разгневано бушевала Ефросинья, готовая выгнать Николая из избы на зимнюю стужу. А когда она вся выругалась, поостыла и утихомирилась, строгим голосом приказала Николаю:

– Поди принеси со двора дров, припаси к завтрему для печи, а то тебя никогда за дровами не протуришь. Николай вышел, а вскорости он вернулся со двора с большим беремем дров, по медвежье пропёрся в чулан, с грохотом бросил дрова у печи. От грохота содрогнулся пол, загремели чугуны, ухваты с кочергой и сковородником.

Пьяный Митька. Зубная боль

– Это кого вы везёте? – спросил Николай Ершов баб, везущих на салазках пьяного мужика.

– Как ково? Митрия! – ответила ему, с печалью в голосе, Митькина жена Дарья.

– Да это когда он успел накумокаться-то в лапоть? Ведь только утром он был не пьяный и мы с ним договорились, что я к нему приду насчёт пороху, у меня весь вышел, а завтра на охоту собираюсь. Говорят в лесу зайцев уйма! – идя в вслед салазок и наблюдая как Митькина голова волозится по снежной дороге, как у дохлого телёнка, – продолжал говорить Николай.

– А, рай, долго напороться-то, – ответила, убитая горестью, Митькина мать. Ворота двора со скрипом растворились и двор разинувшись мрачным хайлом принял в себя салазки с мертвецки пьяным Митькой. Чувствуя, что его подвезли к дому, Митька зашевелился, пьяно затопырившись еле поднялся на ноги, кряхтя покарабкался на крыльцо.

– А ты его силком впихни в избу, пусть он хоть на полу поваляется, в тепле облежится, – предложил Николай Дарье, идя следом, за ввалившимся в дверь избы Митькой, надеясь от него получить пороха, когда тот немного очухается.