История села Мотовилово. Тетрадь 17 (1932-1934 гг.)

— Нет, мужики, как не говорите, сколько не калякайте, а раньше хоть народ был и тёмный, а пограмотнее, чем сейчас. Потому что раньше в школе-то учили прибавить да умножить, а сичас: отнять да разделить! — философствовал Николай. — Вот, к примеру, хотя бы взять мою покойную баушку Фёклу: простая деревенская старуха была, а считать умела. Однажды в какой-то зимний праздник, а в какой — убей меня не помню, она напекла пирогов. Вынув их из печки и уложив их на столе, чтобы они отпыхнули, сосчитала: пара, пара, пара, пара… А сколько пар — она не уразумела. А мне строго-настрого наказала, чтобы я, коли и кошку, быват, от пирогов отшугни. Чтобы я грехом не своровал и не съел, хотя бы один из этих пирогов. «Мотри, Кольк, не сбондий», — строго приказала она мне. «Ни-ни, боже сохрани!» — я, конешно, поклялся, что не возьму, а про себя думаю и песенку напеваю: «Нынче праздник, воскресенье, нам лепёшек напекут, и помажут, и покажут, а поесть-то не дадут»! А кто ссамовольничает, того от стола отлучат, и как провинившегося котёнка за ушко да в угол! Потому что это было приготовлено для всей семьи, а не для одного сластника. За обедом за столом всем выдавалось пирог на пару, и мы с баушкой пара: гусь да гагара! А мне жрать так сильно захотелось, заурчало в брюхе, заныло, и желудок работы просил. При виде поджаристых и заманчиво пахучих пирогов я и соблазнился. Пока баушка, отвернувшись от стола, гремя ухватами, хлопотала в чулане около печки, мне в голову вбрела предательская мыслишка. Ах, думаю, семь бед — один ответ, взял, да украдкой от баушки и слямзил один пирог. Цоп его, и на зубы, и торопко начал уминать его за обе щёки. Жую, щёки — салазки, ходуном ходют. Жую, ухобачиваю, жевотину слюной смачиваю, чтоб коли грехом не поперхнуло и разоблачённо не раскашляться… спешно языком работаю, старательно в горло поскорее кусочки пропихиваю, натужно глотаю, отчего глаза чуть не под лоб залупындриваются. А ведь есть, особенно ворованное, во время обедни, когда люди и моя семья, кроме нас с баушкой Фёклой, в церкви молются — грех несусветный! Ну так вот, только я расправился с пирогом, сделал последний глоток, едва протолкнул объёмистую жевотину в горло, как моя хитроумная пронырливая бабушка, высунувшись из чулана, зырк на меня пронзительными глазами и принялась снова считать пироги: пара, пара, пара… И у неё что-то не выходит: один пирог оказывается непарным. И ко мне с укором: «И коли ты только успел пирог-то стибрить и сожрать! Не дождался обеда и от семьи спорол целый пирог. Ах ты, мошенник, ах ты, охальник, дуй тебя горой-то!» — с руганью обрушилась на меня баушка. Я, конешно, божусь, клянусь, что не крал и не брал. «Как не брал, коли я не досчитываюсь: одного пирога до пары не дохватает!» Она считать-то умела только парами, а сколько пар она недоумевала. Она снова побрела в чулан к печке, там у неё что-то уходило, и не переставая наделять меня нелестными словами, ругалась: «Вот тебя на том свете за воровство-то боженька в огонь посадит!» Я, конешно, пригорюнился, приутих кому охота на раскалённой сковородке жариться! Пока бабка у печки гремела посудой, ухватами и кочергой, меня осенила выручающая мысль: чтобы уравновесить бабкин счёт над пирогами и сделать их парными, я будь не плох, цап со стола ещё один пирог и его тоже скорее на зубы, и давай его уминать ускоренным темпом, второпях поглядываю и на бабку, и на дверь, как бы не появились на пороге молельщики, возвращаясь из церкви, а их кроме нас с бабкой ещё восемь едоков. Расправившись со вторым пирогом, я с упрёком говорю бабушке: «Вот ты пироги-то считала, а ошиблась, проверь-ка снова, ведь все пироги на месте!» Бабушка, выйдя из чулана, принялась уже в третий раз считать, тыча своими заскорузлыми пальцами в хрустяще-поджаристые бока пирогов: «Пара, пара, пара, пара…» Шепелявя, она шептала счёт про себя. И вдруг на её лице появился признак радости находки: «И когда только ты, шельмец, подложить-то успел: сначала стибрил, а теперь подложил. Все пироги парные, значит, все на месте!» — обрадованно, с довольством прорекла бабушка. И оказалось в результате: и волки сыты, и овцы целы! — закончил свой рассказ Николай, попивая молоко и обглядывая всех пахарей, сидящих в окружало около полупотухшего костра, на котором Николай стряпал-кухарничал.

— Дядя Николай, а ты бы нам рассказал чего-нибудь из охотницких похождений? — обратился к Николаю Васька Демьянов.

— Я бы рассказал, да боюсь, для слушания моего рассказа у тебя ушей не хватит!

— Это почему же? — обиделся Васька.

— Да так, мои рассказы способны только охотники слушать!

— Так и я охотник, восейка купил ружьё, так что и меня считай охотником! — отозвался Васька на Николаево замечание.