История села Мотовилово. Тетрадь 17 (1932-1934 гг.)

Анисья уехала домой, Дуня же, совсем уже окрепшая, под самое закрытие сезона по соблазну вышла замуж там же на торфу, за Кольку Куварзина, с которым она прожила только две недели, не пожилось, и она вернулась в своё село. Побыв столь краткое время замужем, Дуня Куварзина (она стала носить фамилию бывшего мужа, потому что с ним она была зарегистрирована), стала ещё смелее и дерзже на язык, но к себе никого из парней, и кто вообще задорился на неё, не подпускала. Она всецело посвятила себя труду. Её стали наряжать на работу в колхоз, в данное осеннее время — на молотьбу. Дуня делать умела всё: её здоровое тело позволяло ей справляться с любой работой, она даже могла запрячь и распрячь лошадь. Однажды Дуне пришлось на молотьбе запрягать лошадь в телегу. Она, высоко задрав левую ногу, упёршись ею в клешню хомута, натужно стала затягивать супонь. Про панталоны и трусики в деревне бабы и девки понятия не имеют.

— Ты, Дуньк, осторожней ногу-то задирай! — заметил ей тракторист Васька Демьянов, от соблазна задирая козырёк своей кепки кверху на фасон «никому не должен».

— А что? — недоумевая, спросила Дуня.

— Как это «что»? Ровесницу перекосить можешь! — с язвительной ухмылкой, скалясь, сказал он ей.

— Чай не жалко! — отшучивалась она.

— Нет, пожалуй, пожалеешь, женихи забраковать могут, замуж не возьмут, кому ты с перекошенной-то будешь нужна? — щерясь во всю рожу, захлёбываясь от восторга, глаголил Васька.

— Мне до замужества-то ещё долго! До тех пор и ровесница моя выправится! — не сдавалась в словесности Дуня.

Во время перерыва, когда все молотильщики поразбрелись кто куда, мужики расселись вокружало, закурили, завели беседу. А бабы с девками, присевши, расположившись на свежеобмолоченной, пахнувшей хлебной преснотой соломе, не выпуская граблей из рук, нежась на мякоти соломы, дремотно млели от истомы, отдыхали. Васька, заглушив трактор, закурив, решил для виду пройти мимо куривших мужиков, а норовил попасть в общество отдыхающих баб. Его подмывало желание поговорить с Дуней и по возможности завести с ней любезное знакомство. И вообще-то, Васька, войдя в зрелость, частенько стал интересоваться девками с целью приглядывания и подыскивания себе невесты. Так, однажды, во время сенокоса, когда всё клеверное поле, где происходила уборка клевера на корм скоту, было усеяно бабье-девичьей толпой с граблями, и всё поле было расцвечено разноцветными бабьими и девичьими платками и сарафанами, и уставлено стожками готового клевера, Васька, работая на своём тракторе, издали наблюдая всю эту красочную картину, заметя, с восхищением сказал подъехавшему в тарантасе к нему председателю Федосееву:

— Эх, вот ма…ды-то сколько!

— Да, девок и баб в поле, что цветков на лугу! — с деловитостью в тоне голоса ответил ему тот.

— А знаешь, Николай Лексеич, в моей голове только что возникло такое нахальное воображение! — жеманно ухмыляясь, проговорил Васька.

— Какое? — поинтересовался Федосеев.

— А что было бы, если бы вот сейчас со всех этих работающих в поле баб и девок внезапно сползло бы одеяние, вплоть до нательных рубашек, тогда что было бы, а? — задыхаясь от закатистого смеха, закатился в хохоте Васька.

— Дурак! — с упрёком оборвал его Федосеев. — Ты, Васьк, видимо, выше колен ещё не видывал женского тела, вот и вбрело в твою дурную голову такое. Чувствуется, в голове-то у тебя вместо смысла ветер погуливает.

— Я видывал, да не нагляделся! — шутливо отговорился Васька.

— А ты хоть штаны-то застегни, а то у тебя половой вопрос просится наружу! — с усмешкой заметил Ваське Федосеев и, показав кнут своему разъездному коню Орлику, погнал на клеверное поле, где мужики, орудуя вилами, складывали клевер в стога.

Васька в присутствии Дуни не мог сдерживать себя от соблазна, чтобы не заговорить с ней. Вот и сегодня, хлопоча около трактора, он одним глазом глядел на дело, а другим влюблённо наблюдал за Дуней. Вот и сейчас, подходя с папироской в зубах к мужикам, Васька намеревался не задерживаться около них, а идти к бабьему гурту. Из мужиков кто-то заметил:

— Вон идёт к нам Васька и покуривает папиросы, значит, непременно и нас угостит, даст закурить городских-то! Только я издали никак не пойму, какие он папиросы-то курит: по дыму-то вроде «Беломор», а по толщине-то вроде «Звёздочка».

Когда же Васька подошёл к мужикам вплотную, то оказалось, что он дымит обыкновенной махоркой.

— Эй, друг Вася, дай бумажки закурить из твоего табачку, а то у меня спичек нет! — шутливо попросил закурить у Васьки Иван Серяков.

— Эх ты, вечный стрелок, видно, никогда у тебя нет своего, видимо, у тебя в кармане-то всегда папиросы «Трезвон», — с многозначительной усмешкой насмешливо ему заметил Васька, а сам уже направился к бабьему гурту.

И присевши напротив Дуни, он, жеманно улыбаясь и давясь сухой спазмой, проговорил, обращаясь к Дуне:

— Дуньк, а когда карточки-то готовы будут?

— Какие карточки? — недоумённо спросила она.

— Как какие, ты же меня сейчас сфотографировала! — заливаясь весёлым смехом, по-жеребячьи огогокал Васька.