История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.)

– Архирей-то и без ЗАГСа все дело уладить может. Объясни ему, так, мол, и так, семья моя большая, а работников всего четверо. Он войдёт в положение и даст нашему попу указание, чтоб он обвенчал.

– Да, если с Заксой ничего не получится, то на самом деле, придётся обратиться к архирею, он ведь в Нижнем Новгороде проживает? – с целью осведомления спросил Василий Венедикта.

– Конечно там. Он над церквами всей губернии правит. А то вот что: обратись-ка ты в Арзамасе к Дометиану – он все дело устроит, – пояснил Венедикт.

– Ну, большое тебе спасибо за подсказ!

– Ничего не стоит, до свиданья.

– Всего хорошего!

– Ну, вы все-же, и дьяволы! – обрушился Василий на ребятишек, которые во время разговора отца с посторонним человеком, переговариваясь о чем-то между собой спорили. – Галдят, как супостаты, слова вымолвить с людьми не дадут! – укорял он непоседливых детей.

Вечером, того-же дня, бабушка Евлинья, сидя в верхней комнате раздумывала сама про себя: «Евдокеи (1 марта) давно прошли, в прощальное воскресенье на масленице были. Помню, в тот день воды много было. По приметам: «курица напилась». Герасимы-грачевники (4-го марта) тоже прошли, и сорок святых мучеников (9-го марта) «жаворонки», тоже миновали. Скоро «Лексей божий человек» – «с гор вода» (17-е марта)».

– Вась, ты, когда думаешь в погреб льду-то набавить, а то скоро 19-е марта «Дарьи-грязная пролубь» будет, тогда уж поздно будет. На озере-то вода появится, – предупредительно напомнила бабушка Евлинья сыну.

– Завтра, я итак над этим вопросом подзадумался. Завтра, пожалуй, наколем набьём, – отозвался Василий.

Бабушка Евлинья отговев на первой неделе, весь пост держала себя в благоговейном настроении, иногда по вечерам в сумеречной полутьме, собирала вокруг себя ребятишек-внуков: Ваньку, Ваську и Володьку и пела божественные стихири:

Унывай, унывай душа моя!

Уповай, уповай на вышнего!

Я, Твоя овца заблудшая,

Твоего стада оставшая!

Уловил, уловил: диавол враг!

И поверг меня в пучину – мрак.

Лишь надеюсь я на богородицу!

За меня она заступится.

Ты кого пошлёшь владычица!

Или ангела, хранителя, – иль сама сойдёшь, заступница!

Все на страшный суд мы явимся, все грехи нам там предъявляться.

Чем нам там будет оправдаться!

По делам нашим осудимся!

Кто при жизни здесь,

греховно жил – ад кромешный он для себя заслужил.

А кто в жизни здесь добро творит, тому в рай двери, сам Бог растворит!

Под воздействием этой страшноватой стихири ребята уныло приутихали.

Бабушка, унимая разбушевавшихся ребятишек, частенько стращала: не озоруйте, ато Бог в огонь посадит, а кому не хочется попасть в рай, чем угодить в ад и там на неугосимом огне жариться. Даже бессмысленный ребенок Никишка, находящийся в зыбке, не спал, а присмирело слушал пение бабушки. Притаившуюся в избе пугливую для ребят темноту и тишину, вдруг нарушил какой-то похожий на пушкин приглушенный гулом выстрел. Ребятишки боязливо вздрогнули, с тревогой спросили:

– Бабк, что это?

– Это на озере лед треснул. Не бойтесь! Скоро весна.

Наступила пора колки льда на озере и возки его к погребам, чтоб набить им погребные ямы, заготовив его впрок на лето, для охлаждения молока и кваса.

Василий Ефимович, запрягая лошадь в сани-розвальни, крикнул Миньке с Санькой:

– Выходите из токарни, поехали на озеро за льдом!

Выехав на середину озера, где лед почище, отец проговорил:

– Вот так трещина, видите, как она прополосовала во все озеро. Слышали вчера вечером, как лед-то треснул, как из пушки. Ну, вооружайтесь топорами, а я ломом от этой щели колоть начну. От щели-то он пойдёт податливее, – с поучением проговорил он сыновьям.

В разных местах озера, семьями кололи себе лёд. Особенно дело спорилось у мужиков семьи Евдокима Клементьева. Его четыре сына, он пятый топорами и ломами дружно вгрызались в синюю, с трудом податливую толщу льда. Сам Евкдоким от пробитой проруби пилил лёд продольной пилой, режа её на большие глыбы.

– А кто там внизу пилу-то тянет? – шутливо спросил Евдокима, случайно проходивший тут Николай Ершов.

– Санька Лунькин! – тоже шутейно ответил ему Евдоким.

Савельевы, за каких-то, за три часа накололи пять возов льда, хоть их только трое, но дело у них шло споро, куча наколотого льда росла и росла. Лед к дому отвозил сам Василий, сам бросал его большими ковригами в погребную яму, предусмотрительно стараясь, чтобы лед укладывался плотнее, чтоб летом он дольше не таял. Уминать в яме лёд отец заставил Ваньку. Пока отец ездил со льдом к дому, сыновья напористо налегали на неподатливый лёд, особенно старался Минька, он ударяя ломом, откалывал большие ковриги льда – силы у него хватало. Санька действовал топором, отколатые куски из-под его топора в разные стороны разлетались. Мелкие крошки, иногда, попадали в лицо, от чего Санька морщился, бережа глаза. Отец, приедя за последним, пятым возом, скомандовал сыновьям:

– Довольно, хватит! В яме пространства осталось мало, полувозка хватит!

Закончив набивку, отец, самодовольно улыбаясь, провозгласил:

– Ну, вот, летом квасок холодненький пить будем!

Вышедшей из дома Любови Михайловне крикнул: