История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.)

Разговору после о впечатлениях, о фильме хватало надолго. Даже Василий Ефимович Савельев побывавший на этом сеансе и посмотревший кинокартину, удивляясь говорил:

– И что за чудо это самое кино, на стене, а ходют, как живые. Люди ходят, скотина тоже ходит, поезд едет, а дома стоят. По-моему, если все двигается, то и дома должны ходить, – удивленно недоумевал он

Не минуя Мотовилова и его жителей, неумолимо течет время. В строгом чередовании дни недели меняют друг друга, перемежаясь между собою темной перегородью ночи. Понедельник сменяется вторником, вторник поджидает среда, а четверг пройдёт – неделя врозь пойдёт…

В тихой безмятежности текут недели и дни великого поста, прижимисто укрощая пыл вольности людей надоедливой постной пищей. Старики и старухи отговели на первых неделях, теперь говеют мужики и бабы, а молодежь свое говение откладывают на последние недели, на вербную и страстную.

Вечерком, в сумерки, когда в токарнях работать уже темно, а зажигать лампы еще рано, сошлись парни у Терёхиных в токарне: посумерничать, покурить, позабавляться кто во что горазд. Тут Ванька со Степкой (братья Терёхины), Санька Селиванов, Колька Кочеврягин, Гришка Трынков, Панька Крестьянинов, Федька Лабин и Санька по прозвищу «Шеверушка», не в меру вертлявый парень.

– Эх, Саньк, крепок у тебя табак-то, я курнул, так до самой прямой кишки достало!

– Будешь крепок! Он у меня на самой крайней гряде к бане рос, его дымком и паром обдавало, – расхваливал свой табак Санька.

– Ты, Гришк, на какой неделе пойдёшь говеть-то?

– На Вербной!

– А ты?

– А я вместе с девками на Страсной уговорился!

– А я слышал, за Миньку Савельева на Пасхе сватать будут.

– И я слышал, у них ещё в масленицу было всё договорено.

– Минька-то девок-невест к себе в дом в гости брал.

– Федьк! Правда, что ли, он хочет на вашей Маньке женится?

– Чай мне не жаль, вот бы скорее на свадьбе погулять! – смеясь, высказался Федька Лабин.

– Робя, а робя! Я слышал, завтра в избе-читальне будет спектакля! – буркнул Ванька Терёхин, до этого сидевший молча. Его неумелое известие вызвало подковыристый смех у всех присутствующих.

– Да вовсе не спектакль, а кино! – поправил его Федька.

– А какое? – спросил Панька.

– Да вроде «Счастливые горшки».

– Эх, в прошлый раз интересное кино-то было!

– Больно забавно, как тот портной рыбу в реке удил и чуть с лодки не утонул.

– А как он бежал, да утюг-то потерял!

– Одним словом смехотура и только.

Ребята-парни улыбались, смеялись, спорили, курили….

Всех изобретательней, в этом деле, оказался все тот-же Санька Шевирушка – белобрысый, лицо обличьем как у овцы, глаза навыкате, как у козы, не в меру развязно-вертлявый парень. Да и как ему не быть вертлявому проказнику, когда он все время живёт в безотцовщине – «на воле». В семье его никто не одергивает, никто не ущемляет, никто не укрощает. Мать его сомнительного поведения в морально-нравственном отношении. Колька, брат, с ним не связывается. Сидя здесь, в токарне, Санька взатяжку выкурил в один приём сразу две папироски. Он с особенным искусством выпускал дым изо рта, причудливыми колечками. Как запаленная лошадь выпускает клубами пар из ноздрей, так и Санька пыхал из носа табачным дымом.

Искусству причудливо пускать табачный дымок, он научился давно. Прошлым летом, во время купания на озере, находясь по грудь в воде, он закурил. Набрав полон рот табачного дыма, он нырнул в воду. Дым, выбиваясь из воды, пунктирно обозначал направление движения Саньки под водой.

Вылезши из воды, уже в улице, Санька с разрешения хозяина лошади, для забавы людей, смехотворно стал управляться в умении запрягать лошадь в телегу.

– Эт и я сумею! – заявил он, увидя, как Костя Хорьев, стал запрягать свою лошадь в телегу.

Санька стал комедийно упражняться в приёмах запряжки. В начале своего представления, он ввел лошадь в оглобли головой к телеге и стал запрягать её, надев хомут клещами к плечами её, дугу стал накидывать не слева направо, а наоборот. Вообще, он всю запряжку старался произвести шиворот-навыворот. Смотря на эти проказистые приёмы, присутствующая тут публика задорно смеялась. Парни, поджимая животы, катались по земле хохотали. Мужики сдержанно улыбаясь гоготали.

А лошадь, как-бы дивясь и косясь бельмами глаз на незадачливого запрягальщика, растерянно жевала пустоту и укоризненно всхрапывала. Это происходило летом…

А сейчас в токарне, в темноте, парни занимались только сказками, анекдотами и куревом.

– Федьк! – дай закурить! – спросил Панька.

– Ты вечно на чужбину, надо поменьше петь, да свой иметь, – отчитал его Федька.

– Кольк, дай хоть разок курну!

– Один курнул, да в прорубь мырнул! – под рифму огорошил его Колька.

– Какой ты речистый, столкнул бы тебя с песи нечистый, – отпарировал Санька.

– Какой ты говорок – слизал у матери творог, – вступил в состязание в скороговорках Гришка.

– Хрен тебе в правый глаз, чтобы левый не глядел в Арзамас, – зарифмовано отговорился от него Панька.

– За эти бы речи, целовал бы тебя домовой с печи! – ввернул свое и Степка.