История села Мотовилово. Тетрадь 9 (1926 г.)

– Нет, спасибо, не играю. Знаем мы эту картёжную игру: выиграешь, а попользоваться выигрышем не удастся, пожалуй, с выигрышем-то намаешься. Нет уж, играйте одни, без меня. С тех пор как я однажды у одного арзамаского купца выиграл целую бочку тарашки, карт в руки не беру и в «орла» не играю.

– А как дело-то было? Расскажи! – заинтересовался Фёдор.

– А вот как. Ещё до мировой войны довелось мне в Арзамас на лошади поехать, кое-чего подкупить: постного масла и тарашки на Петровский пост. Оставив лошадь на подворье, я направился по лавкам и магазинам пройтись. До обеда я почти без дела по магазинам шлялся, к товару приценялся да вывески рекламные читал. И до чего эта реклама забавна, что она полностью увлекла меня. Недаром говоря: «Реклама – двигатель торговли». Торговля начинается с рекламы и магазин с вывески.

Визуально рассмотрев сидящих в кругах игроков и поняв, что его рассказ все слушают со вниманием и большим интересом, Николай, закурив, продолжал:

– Так вот, как я уже вам сказал, что я до обеда по лавкам ходил просто так, вроде бы как ради рекламы. И до чего заманчивые слова написаны на внутренних вывесках в магазинах и лавках. В одной лавке я прочитал: «Хочешь держать с нами знакомство – покупай только у нас!», а рядом другая вывеска: «Дорого не продаём, постоянным покупателям подарки даём!» Я из лавки да в большой магазин, а там тоже висит вывеска во всю стену: «Всё у нас в магазине есть, но птичьего молока в продаже не держим!» И правда, окинул я полки глазами, а на них товару всякого – полки ломятся. Осматриваю товар-то своими завидущими буркалами и наткнулся взором на другую вывеску, а она гласит: «Имей совесть: купи чего-нибудь». Мне в голову-то и стукнуло: как бы силком не приневолили, у меня денег-то всего трёшница. Думаю, пока не поздно, надо пятки смазывать. Я задом, задом к двери, да ж толк её и незаметно вышел. В растерянности ткнулся я в другой магазин, опять на вывеску напоролся, читаю: «Кто не за покупками – лучше не входи». Вот, думаю, тебе фунт изюму. Я, было, пячинова, а хвать глазами поймал другую вывеску: «Заходи, не бойся, а зашёл – чего-нибудь купи». Я да к приказчику с вопросом: «А иглы хомутовой у вас случайно нет в продаже?» Приказчик, любезно улыбнувшись, отвечает мне: «Не только хомутовые, а всякие есть, и для швейных машин имеем». И говорит мне: «Вон, читай вывеску, если грамотный». Я взметнул глазами вверх, читаю: «Нигде кроме: только у нас и в Моссельпроме».

– Ну и как, купил ты тогда иголку-то? – поинтересовался Николай Смирнов, которого Ершов сразу-то и не заприметил, он сидел к нему задом.

– Купил, – ответил Смирнову Ершов.

– И сколько ты отвалил за неё?

– На копейку пять штук дали. Оно хотя у нас у бабы и есть иглы-то, да не те, а простые, обыкновенные. Была у меня, такой-то простой иглой пуговица у порток пришита, так я через эту пуговку конфузу не мало принял. А какое дело-то: однажды я поднатужился малость, а пуговка-то хруп и отлетела, а портки-то и сползли с меня до самых пят при всем честном народе. А я обычно по лету-то без кальсонов хожу, вот сами и посудите, что со мной произошло в тот раз, покраснел я до самых волос, инда уши повяли, готов был сквозь землю провалиться от стыдовища и срамоты, я и айда скорее домой, чуть ли не вприпрыжку. А после со стыда-то с неделю на улицу не выходил, на людях не появлялся. А это всё через то, что пуговица была пришита обыкновенной иглой, а хомутовой-то, да дратвой пришьёшь – будет надёжно!

– Ну, а дальше-то что, насчёт всё-таки выигрыша-то? Ты нам так и не сказал, – допытывался Фёдор, смеясь и отвлёкшись, не замечая, что у него «очко».

– А дальше вот что получилось, слушайте.

И прежде чем начать своё длинное повествование, Ершов обозревал своим наивным взором игроков, которые, безудержно смеясь над приключениями Николая, смеялись, хохотали и катались по траве, поджимая животы, не только игроки этого круга, около которого стоял Николай, но и в других двух, находящихся немножко поодаль, но и там сидящие игроки также внимательно слушали рассказ Ершова и также надрывались от смеха.

И Ершов продолжал: