История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти

Гас любовался бриллиантом не меньше моего; ведь с тех пор как я воротился в Лондон, и особливо после обеда из оленины и прогулки в карете леди Бум, он решил, что лучше меня нет человека на свете, и к месту и не к месту хвастал «своим приятелем из Вест-Энда».

В тот день мы были приглашены на обед к Раундхэндам, и, так как у меня не было черного атласного галстуха, пришлось воткнуть булавку в муслиновое жабо моей лучшей рубашки, отчего в ней, как ни печально, образовалась дыра. Однако же, как вы видели, булавка произвела впечатление на хозяев дома, на одного из них даже, пожалуй, чересчур сильное; а назавтра Гас уговорил меня надеть ее, когда мы шли в контору; правда, рубашка моя, которая после домашней стирки в Сомерсетшире прямо слепила белизною, на второй день несколько помялась, так что вид у меня был уже не тот.

В конторе все несказанно ею восхищались, все, кроме ворчливого шотландца Мак-Виртера, четвертого конторщика, — он не мог мне простить, что я не оценил крупный желтый камень, который был вделан в его табакерку и который он называл не то карум-гарум, не то что-то в этом духе; да, так все, кроме Мак-Виртера, были от нее в восторге; и сам Абеднего сказал, что бриллиант стоит фунтов десять, не меньше, и что его родитель может хоть сейчас выложить эти деньги, а уж он-то знает в этом толк, ведь отец его ювелир.

— Стало быть, бриллиант Тита стоит по меньшей мере тридцать фунтов, — заключил Раундхэнд. И мы все весело с ним согласились.

Должен признаться, что от всех этих похвал, от уважения, какое мне стали выказывать, у меня малость закружилась голова; и так как все сослуживцы в один голос заявили, что я должен купить черный атласный галстух, такая, мол, булавка непременно этого требует, я сдуру послушался их, отправился в магазин Ладлема, что на Пикадилли, и выложил за этот самый галстух двадцать пять шиллингов; а все оттого, что Гас сказал, чтоб я и не думал покупать какую-нибудь нашу ист-эндскую дешевку, а шел бы в самый лучший магазин. Я вполне мог бы купить в точности такой же галстух на Чипсайд, и он обошелся бы мне всего в шестнадцать шиллингов шесть пенсов; но когда молодого человека обуревает тщеславие и ему втемяшилось в голову заделаться франтом, он — сами понимаете — не может удержаться от сумасбродных поступков.

Слух об истории с оленьим окороком и о моем родстве с леди Бум и достопочтенным Эдмундом Престоном дошел и до ушей нашего хозяина, мистера Браффа, — только Абеднего, который сообщил ему эту новость, сказал, что я прихожусь ее светлости двоюродным братом, после чего Брафф стал ценить меня больше прежнего.

Мистер Брафф, как всем известно, был членом парламента от Роттенборо; он считался одним из самых богатых дельцов лондонского Сити, у него в Фулеме бывали самые видные в Англии господа, и мы нередко читали в газетах, какие он там задавал шикарные приемы.

Что и говорить, бриллиант творил чудеса: мало того что он одарил меня поездкой в графской карете, оленьим окороком, двумя корзинами фруктов и вышеописанным обедом у Раундхэнда, он припас для меня еще и иные почести: благодаря ему я был удостоен приглашения в дом нашего хозяина — мистера Браффа.

Раз в году, в июне месяце, сей почтенный джентльмен давал в собственном доме, в Фулеме, грандиозный бал, и по рассказам двух или трех наших сослуживцев, которые там бывали, балы эти отличались редкостным великолепием. Членов парламента — хоть пруд пруди, а лордов и леди видимо-невидимо. Все и вся там было самый что не на есть первый сорт; говорили, сам мистер Гантер с Баркли-сквер поставлял мороженое, ужин и лакеев; лакеев, правда, у Браффа и своих было хоть отбавляй, но гостей собиралось такое множество, что их не хватало. Надо вам сказать, что бал этот давал не мистер Брафф, а его супруга, ибо сам он был диссидентом и навряд ли одобрял подобные увеселения; но друзьям в Сити он признавался, что во всем покоряется супруге; и обычно большинства из них, получив приглашение, везли дочерей на эти балы, ибо у нашего хозяина собиралось великое множество титулованной знати; мне известно, к примеру, что миссис Раундхэнд готова была лишиться уха за честь оказаться там, но, как я уже упоминал, никакая сила не заставила бы Браффа ее пригласить.

Из всех наших служащих на бал были приглашены только двое — сам Раундхэнд и Гатч — девятнадцатый конторщик, племянник одного из директоров Ост-Индской компании, и все мы прекрасно, это знали, потому что приглашения они получили за много недель до великого события и вовсю этим похвалялись. Но за два дня до бала, после того, как бриллиант произвел фурор в конторе, Абеднего, выйдя от хозяина, подошел ко мне и, ухмыляясь до ушей, сказал:

— Мистер Брафф велел, чтоб в четверг ты приходил на бал вместе с Раундхэндом, Тит.

Я решил, что он надо мной смеется, — уж больно странное это было приглашение; мне не доводилось слышать, чтобы кого-нибудь приглашали так нелюбезно и повелительно; но вскорости появился сам мистер Брафф и, проходя через контору, подтвердил слова Абеднего.