История сироты

– Я останусь, – пообещала я. Я не могу бросить ее сейчас.

– Хорошо, – ответила она, в ее голосе прозвучало больше облечения, чем она хотела бы продемонстрировать. – Сейчас ты нужна нам больше, чем когда-либо. – Слова точно застревали у нее в горле. – Завтра мы начнем заново.

Она встала и ушла. Вспоминая об этом сейчас, я осознаю, что она так и не поблагодарила меня.

Да это и не важно. Астрид нуждается во мне, и в этот момент, когда я лежу на ее месте под землей, я готова сделать все, чтобы защитить ее.

Глава 7 Астрид

Мы выехали из Германии. Наконец-то.

Все мое тело расслабляется, когда пограничная станция с плоской крышей исчезает в темноте. Я лежу на спине рядом с Петром на двойной койке, которая занимает большую часть его жилья в поезде. Он тихо храпит, бормочет что-то во сне.

Прошло больше месяца с тех пор, как эсэсовцы приходили в тренировочный зал в Дармштадте, задавали вопросы о еврейке, выступающей с цирком. Конечно, мы готовились к тому, что надо будет прятаться, планировали возможные способы их отвлечь, рассчитывали, сколько шагов займет путь до подвала из разных мест, насколько трудно мне будет самой открыть тяжелый деревянный люк. У нас даже были кодовые слова: если герр Нойхофф, или Петр, или кто-либо еще скажет мне «иди на рыбалку», то я должна была направиться в подвал, а «иди в поход» значило, что я должна совсем уйти с территории цирка. Но нас застали врасплох. Когда приехали эсэсовцы, я едва успела выбежать через заднюю дверь, прежде чем они ворвались в тренировочный зал. Да и какая разница – ничто не подготовило бы меня к тому, чтобы неподвижно лежать под землей в этом холодном темном месте. Задыхаться, лежа под землей – это самое неожиданное, что может последовать за свободой, которую я чувствую, летая в воздухе. Это смерть.

Вспоминая это, я прижимаюсь к Петру, впитывая ощущение надежности и тепло, исходящее от него. Кто сказал им, что в цирке еврейка? Я почти не ходила по территории, когда мы были на зимовке, но, возможно, почтальон или другой посетитель выследил и раскусил меня. Или же это был кто-то из своих? Я стала смотреть на других артистов и работников иначе, задаваясь вопросом, не захотел ли кто-то из них от меня избавиться. Никому нельзя верить. Кроме Петра, конечно. И Ноа. Ей тоже есть что терять, возможно, даже больше.

Эсэсовцы больше не появлялись. Тем не менее, мои нервы были на пределе с того самого дня. Дни до отъезда тянулись медленно, каждый из них – новая угроза быть обнаруженной. Опасность стала реальнее, чем когда-либо.

Это странно, но я думаю об Эрихе. Что бы обергруппенфюрер[21] подумал о своей жене, которая прячется от его коллег под землей, как животное, на которое объявлена охота? Я вижу его лицо перед собой ярче, чем раньше, думаю, как он объяснил мое исчезновение нашим друзьям и соседям? «Уехала навестить больного родственника», – могу представить, как он говорит эту фразу своим мягким голосом, который я когда-то так любила. А возможно, никто и не спрашивал. Остался ли он в той квартире, которая все еще немного пахла мной, пользовался ли вещами, которые когда-то были нашими общими, или того хуже – привел туда другую женщину? Он мог переехать. Эрих не из тех, кто цепляется за прошлое.

Петр рядом со мной пошевелился, и я виновато отогнала все мысли об Эрихе. Когда Петр поворачивается ко мне, я ощущаю его желание через ткань одежды. Его руки обнимают меня, находят край моей сорочки. Это часто происходит вот так, в середине ночи. Не раз я просыпалась от того, что он был уже внутри меня, по-первобытному готовый к действию. Когда-то меня бы это задело, но теперь я благодарна тому, как прямолинейно его желание, которое появляется даже без романтического контекста.

Я забираюсь на него верхом – под моей сорочкой нет белья – и кладу ладони на его теплую грудь, вдыхая смесь из алкоголя, табака и пота. Затем я медленно и размеренно раскачиваюсь в такт движению поезда. Петр поднимает руки, обхватывает ими мой подбородок, заставляя меня опустить взгляд на него. Обычно он держит глаза закрытыми, как будто уходит в другой мир. Но сейчас он смотрит на меня неотрывно, как никогда прежде. Он как будто пытается раскрыть тайну или открыть какую-то дверь. Глубина его взгляда как будто что-то высвобождает во мне. Я начинаю двигаться быстрее, желая большего, тогда как жар внутри меня становится сильнее. Его руки на моих бедрах, направляют. Он закатывает глаза. Когда моя страсть доходит до пика в этом безмолвном отточенном действии, я падаю вперед и кусаю его за плечо, заглушая стоны, чтобы они не разносились эхом по вагонам.

Затем я перекатываюсь на койку, лежу рядом с Петром. Его пальцы путаются в моих волосах, и он мягко шепчет себе под нос что-то на русском. Тесно прижимается ко мне, целуя мой лоб, щеки, подбородок. Его страсть удовлетворена, и теперь его прикосновения нежны, а взгляд теплый.