История сироты

Конечно, Астрид не знает об этом. Мое прошлое – все еще секрет для нее. И сейчас он как будто разрастается, разделяя нас, превращая всю нашу дружбу в ложь.

– Астрид, – начинаю я. Я должна прямо сейчас рассказать ей о том, что произошло на вокзале в ночь, когда я нашла Тео, и о том, как я оказалась на этом вокзале. О немецком солдате. Этот секрет, как гнойная рана, набухает и увеличивается, и так больше не может продолжаться.

– Если это о номере, мы можем обсудить это утром, – говорит она сонно.

– Это не о нем.

– А о чем тогда? – спрашивает она, поднимая голову. Я глотаю слюну, не в силах заговорить. – Спасибо тебе, – говорит она до того, как я успеваю ответить. В ее голосе такая беззащитность, какой я никогда раньше не слышала. – Да, думаю, я не говорила тебе о том, что я ценю то, что ты делаешь. Я бы не смогла продолжить выступать, если бы не было тебя. – Строго говоря, это не так. Она могла бы выступать на испанской паутинке или с другим сольным номером. Но сердцем она привязана к трапеции, и со мной выступление на ней становится возможным. – Я хочу, чтобы ты знала, что я благодарна, – добавляет она, нащупав под одеялом мою руку.

У меня в горле образуется ком, преграждая путь словам, которые я должна была сказать. Я могу преодолеть это, заставить себя рассказать правду. Но она сжимает мою руку, и между нами такое тепло, какого еще никогда не было прежде. Моя решимость исчезает, улетает, как пыль. – Что ты хотела сказать?

– Да ничего. Это… О Петре. – Теперь я не могу решиться и рассказать ей всю правду о своем прошлом. Но, не решившись раскрыть ей один секрет, я проболталась о другом:

– Он пил перед выступлением.

Я съеживаюсь: не уверена, что стоило рассказывать об этом. Это не мое дело. Но где-то в глубине души я чувствую, что она должна знать.

Астрид отвечает не сразу, я чувствую, как ее тело напрягается от тревоги.

– Ты уверена? – спрашивает она. – Он всегда ведет себя странно перед выступлением. – В ее голосе беспокойство, она знает, что это правда, но не хочет ее признавать.

– Я уверена. Я видела, как он выходит из пивной.

– Ох. – Она не удивлена, но расстроена. – Я так старалась остановить его.

«Старайся больше», – хочу сказать я. Как это возможно, что Астрид, такая сильная, не смогла пойти против него?

– Я чувствую себя такой беспомощной, – заявляет она с надрывом в голосе. Мне кажется, что она вот-вот заплачет, но она просто беззвучно содрогается. Я придвигаюсь ближе, и она оказывается в моих объятиях. Тео лежит, стиснутый между нами так, что я боюсь, как бы он не проснулся и не начал шуметь. – Такой беспомощной, – повторяет она, и я понимаю, что она говорит не только про Петра.

Наконец, она успокаивается и прижимается ко мне.

– Главное – это выступление, – добавляет она, начиная засыпать. – Все будет хорошо, пока мы можем выступать.

Мои мысли переносятся обратно к беседе с герром Нойхоффом. Вспоминаю обеспокоенное выражение его лица, когда я рассказала ему о немце, который мог узнать Астрид.

И не могу не беспокоиться: что, если я совершила ужасную ошибку?

Глава 10 Ноа

– Я пойду в город, – говорю я Астрид. Я держу Тео на коленях, докармливая ему с ложечки остатки его обеда. Это банан, который я размяла с небольшим количеством молока – редкая находка, его нам дала одна из работниц кухни. Когда Тео впервые попробовал его, от удивления у него расширились глаза, он заурчал от непривычного яркого вкуса, так не похожего на безвкусную кашу. Тео редко достается хорошая еда, ведь я не могу получать для него еду по карточкам – это вызовет вопросы. Поэтому я даю ему то, что достается мне и что ему можно.

Откладываю миску, надеясь, что Астрид не будет возражать. Сегодня воскресенье, почти полдень, прошло два дня с нашего первого выступления, и мы уже закончили сегодняшнюю четырехчасовую репетицию. У меня дико болят плечи, от вспотевшей кожи идет несвежий запах.

– Я пойду в гостиницу, помыться, – добавляю я.

Поскольку здесь у нас нет воды, цирк арендует две комнаты в маленькой гостинице, одну для мужчин, вторую для женщин, куда мы можем ходить мыться каждую неделю.

Астрид залезает в чемодан и передает мне маленький кусок мыла.

– Держи, – говорит она, и я с благодарностью забираю его. Мыло, которое нам раздали от цирка – грубый кусок пемзы, а это мягкое и сладко пахнет.

– Я сделала его из сока растений, – добавляет она. Я не устаю удивляться ее изобретательности и тому, как много она умеет благодаря турам. Затем она хмурится.

– Возвращайся через час, я хочу поправить твои движения при висе на коленях и поработать над расцеплением перед завтрашним выступлением.

– Но ведь воскресенье же, – возражаю я. Единственный день, когда мы не выступаем. По воскресеньям на заднем дворе цирка люди если и репетируют, то совсем немного, играют в карты или просто дают отдых своим усталым телам. Дети могут свободно бегать, играя в салочки или в мяч, наслаждаясь днем, когда никто не выгоняет их из шатра и не шикает на них, чтобы вели себя потише.