История Смутного времени в России в начале XVII века

На другой день был торжественный пир в Грановитой палате. Лжедимитрий с Мариной сидели на троне за особенным столом. Расстрига был одет по-гусарски, а Марина по-польски²⁶⁸. За другими столами обедали родственники Марины с их свитой. Королевские послы также были приглашены, но не поехали, потому что самозванец не хотел посадить их за собственным столом своим²⁶⁹. Основываясь на том, что в Кракове Власьев сидел за собственным королевским столом, они домогались, чтобы, по крайней мере, одному из них была оказана таковая же почесть. Расстрига поручил Власьеву уговаривать их, но Власьев в душе ненавидел поляков и воспользовался случаем, чтобы неприличными речами еще более раздражить послов. Так, например, он говорил им, что если действительно в Кракове сажали его самого за королевский стол, то иначе и быть не могло, потому что за тем же столом имели место послы цесарские и папские, а русский государь выше всех монархов христианских и каждый поп у него папа. Столь странные рассуждения не могли убедить послов; они и в субботу отказались ехать на обед к Лжедимитрию. Старый Мнишек всемерно старался посредничеством своим миролюбиво окончить сие дело, но, видя непреклонность зятя своего, он обратился к послам и представил им, что в Польше мятежная шляхта, недовольная тесным союзом Сигизмунда с Австрией, готовится к междоусобной войне, что в сих смутных обстоятельствах благоразумие требует не ссориться с обладателем московского престола, от коего при дружелюбных его расположениях можно ожидать большого пособия, и что потому следует потешить его в рассуждении посольского места, тем паче, что в день приема, заставив его принять королевское письмо без присвоенного им титула, довольно уже тронули его тщеславие. Послы не оспаривали основательности сих замечаний, но их удерживало то, что в данном им наказе именно поставлено было им в обязанность настаивать о получении места за государевым столом хоть одному из них. Они только тогда решились уступить, когда воевода вызвался ходатайствовать за них у короля и когда Лжедимитрий согласился выдать им письменное свидетельство о том, что они нарушили предписание о месте единственно вследствие обещаний его о доставлении Речи Посполитой важных выгод. В воскресенье, одиннадцатого числа, послы обедали у Лжедимитрия в Грановитой палате. Олесницкий, как старший, сидел один по правую руку трона, за особенным столиком, а Гонсевский занял первое место за столом, где находились прочие поляки и русские боярыни. Тринадцатого Марина угощала послов и знатных поляков; из русских никого не было, кроме князя Масальского и Власьева²⁷⁰. Стол и услуга были в польском вкусе. После обеда долго плясали и разъехались только после захождения солнца. На другой же день у Марины был пир для одних русских.

Но среди сих торжеств составлялся опасный для расстриги заговор, в коем участвовала уже почти вся Москва. Всем русским, без различия сословий, казались нестерпимыми беспутство самозванца и наглость поляков. Если бы гости сии силой оружия овладели столицей, то и тут не могли бы хуже обходиться с жителями оной. В особенности во время свадебных веселий бесчинство их достигло высочайшей степени. На пирах во дворце они ругали русских и даже самых знатнейших, смеялись над всеми их обрядами и поступками и в хвастливых выражениях превозносили собственную свою храбрость, страшась коей, русские, по словам их, приняли от их руки царя²⁷¹. Многие из них, разгоряченные вином, возвращаясь из дворца, рубили саблями встречающихся людей и, вытаскивая из карет знатных боярынь, бесчестили их. Самая святыня мало уважаема была ими. Они ходили по церквам с собаками, а во время коронования в соборе именитейшие из них иные сидели, другие громко издевались над иконами и дремали, прислоняясь к оным²⁷². Сии непристойности так озлобили русские сердца, что все ожидали с нетерпением удобного часа для мести и что против приятеля поляков, расстриги, восставали даже и те, которые были главнейшими зачинщиками измены в пользу его. Из самых приближенных его оставался ему преданным только один Басманов.

Князь Василий Шуйский с большим прилежанием следил за беспрестанно возрастающей народной ненавистью к самозванцу и с радостью убедился, что оная достигла до высочайшей степени и что настал час для избавления Отечества от поносного подданства и для наказания дерзкого пришельца, осмелившегося положить вельможную голову его на плаху, ибо, по естественной наклонности человеческого сердца, он более хранил в памяти своей сей позор, чем дарованное ему прощение. В единомыслии с ним были знатнейшие люди в государстве, и в числе оных не только находился убийца царя Феодора Борисовича, князь Василий Васильевич Голицын, но даже сей боярин, с князем Иваном Семеновичем Куракиным были главнейшими помощниками Шуйского²⁷³.