История со счастливым концом

После того как женщина поела (что-то неопределенное, похожее на салат, который она черпала ложкой из пластикового мешка), она налила из чайника в жестяную кружку коричневой жидкости (кофе?), достала из пакета очки, книгу и принялась за чтение. Книга толстая и, по всей видимости, тяжелая (Библия! — мелькает в голове Пеэтсона), удерживать ее довольно трудно. А раз здоровье женщины, и это совершенно очевидно, из рук вон плохо (рак? чахотка?), то таскать с собой такую тяжесть — настоящий героизм.

Готов биться об заклад, что это Библия, думает Пеэтсон и подходит ближе, чтобы убедиться в своей правоте. Женщина замечает или слышит его, поспешно захлопывает книгу, прячет ее в пакет и встает.

Пеэтсон хотел бы пройти мимо, сделать вид, что ему надо совсем не туда, но под влиянием внезапного чувства он подходит к женщине, вынимает из кармана кошелек и шарит в нем. Там пара пятисоток, сотенная купюра и две кроны. Две кроны давать неприлично, скрепя сердце, он протягивает женщине сотню.

— Возьмите… надеюсь, это хоть немного поможет… — торопливо говорит он.

Женщина не протягивает руки за деньгами. Всматривается в Пеэтсона. Затем словно бы вскрикивает:

— Пеэтсон!

— Нет, не Пеэтсон! — бубнит Пеэтсон, кладет сотенную на землю рядом с пластиковым пакетом и быстрым шагом, не оглядываясь, удаляется прочь, подальше от этого места. Он доходит до домов, откуда уже недалеко до автобусных или троллейбусных остановок. Мысли рассеяны. Иная из них на миг ярко выныривает на поверхность, но так же быстро исчезает.

Перед зеброй Пеэтсон останавливается, однако туристический автобус нежданно-негаданно останавливается, пропуская его. В знак благодарности Пеэтсон старается перейти через дорогу как можно быстрее. По второй полосе мчится BMW, водитель которой спешит — всем им, как обычно, некогда, — и не в состоянии отреагировать на нелогичное торможение автобуса. Он ничего уже не может поделать.

Вечер. Стол накрыт. Семья в сборе. Еще ждут, тянут время. Мобильный телефон Пеэтсона выключен, и, в конце концов, решено садиться за стол без него.

— Ну? — произносит глава семьи, ласково глядя на старшую дочь.

Дочка сжимает руку кандидата в женихи, тот откашливается и говорит:

— Судя по всему, вы скоро станете дедушкой и бабушкой.

Глава семьи достает из-за ножки стола бутылку шампанского. Похоже, это для него уже не новость. Мать семейства роняет слезу. Когда радостное возбуждение улеглось, младшая дочь говорит:

— Могла бы со своей новостью дяди Йокса дождаться, хотелось бы увидеть его физиономию, наверняка была бы такая же безучастная и скучная, как когда он по радио сигнал точного времени слышит…

В этой семье Пеэтсона никто Пеэтсоном не называл. Он был Йоксом, как в далеком детстве, им и остался.

ЧЬЯ-ТО ОДНОКЛАССНИЦА

На самом деле и этой ночью Леа смогла поговорить с Ним. Чуть-чуть. С гулькин нос, если шутейно — но было не до шуток. Он сказал, что все катится под откос. У людей не осталось ничего святого, и они сами себе роют могилу. Что это начало конца. Может, год-другой еще дадут из милосердия, а потом не будет ничего.

— Но если больше ничего не будет, то никто и оплакивать никого не будет, — сказала Леа. На что Он лишь снисходительно улыбнулся. Эту улыбку можно было понимать по-разному.

— Мамочка, что он хотел сказать этой улыбкой? — спросила Леа. Но мамочка не знала, что ответить и предпочла в очередной раз промолчать. Иногда ее молчание злило Леа. Как язык проглотила, сердито думала она. А потом начинала злиться на себя за то, что рассердилась. Кроме мамочки у нее больше никого не осталось.

Не осталось? А было когда-нибудь? Ей никак не удавалось припомнить в точности. Воспоминания и грезы смешались в голове, превратившись в сплошной сумбур. Почему так говорят — сум-бур? Леа попыталась представить себе сумбур: вздор, чепуха, несуразица. Сумбур.

Она подумала, что у нее и впрямь никого кроме мамочки нет, а вот мамочке кто-то принес на могилку цветы. Роскошные красные бегонии. Могло показаться, что они проросли на участке и расцвели пышным цветом всего за одну ночь. Но нет! Просто-напросто какой-то хитрован спрятал горшок, закопал его в песок. Леа решила, что это должно быть очень лицемерный человек, раз он настолько и во всем стремится всех надуть.

— Мамочка, не верь, — сказала Леа и погладила мамины волосы.

Вдруг она ощутила, как в ней просыпается жгучая ревность. Настолько жгучая и острая, что полоснула по сердцу как ножом: у нее кроме мамочки никого нет, а мамочке кто-то потихоньку приносит цветы… Какая-то тайная любовь, что ли, раздраженно подумала она. И втайне от меня. Вечно я узнаю обо всем последняя! Чувство ревности никак не хотело уходить, сидело в Леа наподобие беспардонного гостя. В конце концов Леа устала гнать незнакомца, выдернула горшок из песка и сразу почувствовала облегчение.