История Соединенных Штатов Америки

7. Наконец-то Уэбстер имел право сказать, «что стремление к знаниям и уважение к свободному обсуждению — отличительное свойство американцев». От своих англосаксонских предков они унаследовали местные институты и парламентские формы публичных дискуссий. В самых маленьких деревнях, в благотворительных обществах, в клубах применялись вековые правила, долгое время обеспечивавшие безопасность внутри Англии. Интеллектуальная культура американских масс не отличалась ни обширностью, ни глубиной; гуманитарные науки были заброшены; среднестатистический гражданин плохо знал историю Европы; но, когда дело доходило до управления его собственной страной, американец поражал здравым смыслом, трудолюбием и самоотверженностью. Как и всем людям, ему были свойственны слабости. Охваченный не столько любовью к деньгам, сколько великой и прекрасной игрой в непрестанное творчество, он скорее думал о своих намерениях и амбициях, чем о страданиях, к которым они иногда приводили. Запад оставался бесчувственным к несчастьям индейцев, согнанных со своих земель и лишенных возможности охотиться; Юг — к суровым условиям рабства; Восток — к ужасным условиям труда на фабриках. В целом за пятьдесят лет была проделана потрясающая работа, а усердие европейских эмигрантов доказало, что жизнь на Новом континенте счастливее, чем на Старом. Уэбстер был прав: с Америкой и в Америке в 1830 году началась новая эпоха деятельности человека, эпоха политического равенства. Долго ли ей суждено продлиться? Заменят ли новые иерархии иерархии европейские, оставившие после себя столько эмигрантов? На этот вопрос мог ответить один лишь опыт. Но в то время, когда Джексон, увенчанный славой седовласый старик с буклями, ехал верхом из Теннесси в Белый дом, прекрасная американская мечта, сотканная из радости освобождения, великих выпестованных начинаний и равных возможностей, дарованных любому на этом гигантском континенте, чьи сказочные ресурсы все еще оставались не освоенными, неотступно преследовала и пьянила умы.

Книга четвертая Трудности роста

I. Правление Эндрю Джексона

1. Впервые в Белый дом вошел человек, не принадлежавший ни к виргинской династии, ни к династии Адамсов. И народ встретил его ликованием. Накануне инаугурации к столице устремились полчища поклонников и сторонников нового президента. Основной контингент обеспечивали все штаты Юга и Запада. Некоторые приезжали, чтобы попросить для себя должность как компенсацию за помощь в избирательной кампании; большинство — чтобы увидеть Джексона и шумно рукоплескать ему. Высокий рост, непринужденные манеры, печать страдания на красивом лице этого старого воина придавали президенту особую величественность. Когда Chief Justice ^[9]Маршалл, ненавидящий все то, за что ратовал Джексон, привел его к присяге и поднес к его губам Библию, по людскому морю прошел трепет волнения и восторга. Потом к президенту хлынула толпа, где смешались «государственные мужи и конюхи, аристократки и прачки, белые и черные», и все они устремились следом за ним в Белый дом, где должен был происходить традиционный прием. И тут началась «вакханалия». Столы с прохладительными напитками брались штурмом, пали поверженными метрдотели, под ударами выпачканных грязью башмаков ломались кресла. Столько рук жаждало пожать руку Old Hickory^[10], что ему пришлось пуститься в бегство и скрыться. Перепуганные женщины прыгали из окон. Чтобы освободить помещение, толпу старались выманить в сад, поставив на лужайках огромные чаши с апельсиновым пуншем. Когда оргия завершилась, Белый дом напоминал римские палаццо после нашествия варваров. «Разбитый фарфор стоимостью в несколько миллионов долларов, расколотое стекло и кровоточащие носы, отнюдь не в единственном числе, свидетельствовали о свирепости битвы». Одна из присутствовавших, миссис Гаррисон Смит, провела параллель с толпой, грабящей Тюильри во времена Французской революции. Но такое сравнение было нелепым: посетители Белого дома были друзьями, пусть даже излишне порывистыми, но отнюдь не бунтовщиками, и Джексон в глубине души не испытывал недовольства случившимся.