История Соединенных Штатов Америки

2. Выбор в пользу Джона Адамса оказался не слишком удачным. Адамс обладал высокой культурой и порядочностью, но характер у него был далеко не дипломатичным. «Он не просто подозревал тех, кто не был с ним согласен, во всех пороках; он был в этом уверен». Он не доверял обаянию французов, их обходительности, изворотливости. Впервые в жизни ему было не по себе. Ему казалось, что французы держат его за ханжу и фанатика. Он не говорил на их языке и не мог заставить их признать свое превосходство. Не без удивления он обнаружил, насколько популярен в Париже Франклин, но коллега никогда ему не нравился. «Франклин дорожит личным комфортом, он терпеть не может причинять неприятности и редко высказывает свое мнение, когда этого не требуют обстоятельства… Вечно он так: никогда не говорит определенно „да“ или „нет“, разве что когда иначе невозможно». Адамс же предпочитал прямолинейную, грубую откровенность, которая казалась ему более соответствующей его республиканским взглядам. Ему с его гордыней трудно было признать, что Соединенные Штаты многим обязаны союзу с Францией. Он говорил, что война уже выиграна, а добьет англичан климат. «Я думаю, — писал Франклин, — что выражение благодарности не только наш долг, это нам еще и выгодно… Мистер Адамс же, похоже, напротив, считает, что известная грубость и заявления о независимости обеспечат нам более широкую поддержку…» Послушать Адамса, так колонии ничем не были обязаны Франции, в то время как Франция была обязана колониям буквально всем. Когда уезжал Рошамбо, Адамс с большим презрением отозвался о военной помощи Франции и сказал, что Америка и одна прекрасно выиграла бы войну. Верженн рассердился и написал своему посланнику в Филадельфии Ла Люцерну, что с Адамсом стало невозможно иметь дело из-за его педантичности, заносчивости и тщеславия. Адамса же страшно раздражали и Франция, и французы. Он говорил, что «французы — народ безнравственный», и подозревал Верженна в том, что тот поддерживал лоялистов ради того, чтобы сохранить в Америке элемент раздора. Верженн старался, насколько это было возможно, иметь дело с одним Франклином, не будь которого Америка, возможно, порвала бы со своей союзницей. Покидая Францию, Адамс попытался договориться с Голландией о займе. У него ничего не получилось, и Верженн, забыв ради общего дела об обидах, лично занял у голландцев два миллиона, чтобы отдать их американцам.

3. Когда конгресс узнал от Франклина и Ла Люцерна о том, насколько непопулярен Адамс в Париже, он решил прикомандировать к нему других уполномоченных — Джея, Лоуренса и Джефферсона, «чтобы оградить от ошибок, в которые он обязательно впадет по причине своего слишком пылкого воображения и упрямства». Лоуренс и Джефферсон не поехали, но это не смягчило гнев Адамса. «Конгресс, — сказал он, — поступился своим суверенитетом, отдав его в руки французского посланника. Стыдитесь, стыдитесь, о преступные архивы, стыдитесь и пропадите навеки!» Своим уполномоченным конгресс велел «по всем вопросам отправлять самые откровенные и самые конфиденциальные сообщения посланникам нашего великодушного союзника, короля Франции; в переговорах о мире или перемирии не предпринимать ничего без их согласия; и, наконец, следовать их мнению и указаниям в управлении». Мнения и указания французского правительства были просты. Оно хотело мира. Война дорого стоила (и продолжала стоить) Франции, финансы которой были уже расстроены. Франция не имела никаких территориальных притязаний; она не желала возвращения Канады, как не желала и ее аннексии Соединенными Штатами. Но она взяла на себя обязательства по отношению к Испании, а та отказывалась подписывать мир, пока ей не вернут Гибралтар. Однако Испания, а тем более Гибралтар мало волновали Соединенные Штаты. Им нужна была собственная независимость и возмещение убытков или в крайнем случае Канада, урегулирование проблемы Запада и рыбного промысла. Что касается Англии, то после Йорктауна она, в сущности, смирилась с поражением. Лорд Джордж Джермен доставил новость о капитуляции лорду Норту на Даунинг-стрит, 10. После один друг спросил его: «Ну и как он это принял?» — «Как пулю в сердце: раскинул руки и несколько минут шагал взад-вперед по комнате, восклицая: „Боже мой! Все кончено!“» Король сначала выразил надежду, что «никто не ожидает, что под влиянием событий он изменит своим принципам». Бедный король не подозревал, что только что дал великолепное определение безумию. Но «факты упрямая вещь». В феврале 1782 года резолюция за подписание мира была отвергнута парламентом с перевесом только в один голос. На смену кабинету министров лорда Норта пришел кабинет Рокингема, состоявший из представителей партии вигов, с Фоксом в качестве министра иностранных дел.