История советской литературы. Воспоминания современника

Сидевший рядом со мной Владимир Соколов, вроде бы ни к кому не обращаясь, произнес:

— Ну, черные ботинки… И что? Чего кричать-то?!..

105

Кто не знает сказов Павла Петровича Бажова «Хозяйка медной горы», «Про Великого Полоза», которые составили вместе с другими сказами известную его книгу «Малахитова шкатулка».

А как человек он был не очень-то разговорчивый, или, как говорят ныне, не очень коммуникабельный.

Рассказывали: придет в Детгиз в редакцию прозы, сядет и молчит. И вместе с тем говорили о нем так:

— С Бажовым и помолчать интересно…

106

Писатель Борис Степанович Житков, прославившийся своими «Морскими историями», «Рассказами о животных», которые печатал в журналах «Чиж» и «Еж», был очень дружен с Евгением Львовичем Шварцем.

Узнав о смерти друга, Евгений Львович с грустью сказал:

— Я очень на него обижен за это.

— Как? Почему?

— Да потому, что это никак не идет ему при его-то вечной подвижности и упрямой жизнедеятельности…

107

Поэт и прозаик Федор Кузьмич Сологуб /Тетерников/, известный многим как автор романа «Мелкий бес», был в жизни человеком суровым, строгим и малообщительным.

Подтверждением такой его характеристики служит эпизод.

Как-то к нему в дом пришел человек и представился:

— Поэт Симеон Полоцкий.

Федор Кузьмич внимательно оглядел его и сурово заявил:

— Не похож…

108

Писатель Константин Георгиевич Паустовский, книги которого получили высокую оценку М.Горького, Р.Роллана, начинал свою творческую жизнь, как журналист. Он сотрудничал в самых разных изданиях, в газетах Киева, Одессы, Батуми, Сухуми, Тбилиси. Естественно, работа эта позволяла «обрастать» самым разным жизненным материалом. С ним происходили самые невероятные приключения, которыми он делился на страницах своих книг и в устных рассказах.

Одним из таких рассказов было воспоминание о посещении им вместе с приятелем-журналистом Яшей Лифшицем одесского привоза. Яше нужно было купить кепку с козырьком, который бы укрывал его лицо от солнца.

Паустовский уверенно повел его к маленькой лавчонке с вывеской «Варшавские кепы», где торговал кепками старый одессит Зусман.

Выслушав просьбу Лифшица, старик Зусман поинтересовался:

— Таки зачем вам новая кепка? У вас же на голове вполне приличная!?

— Это мое дело! — отрезал Яша.

Тогда Зусман выложил ему несколько кепок, а сам ушел в глубь лавки.

Яша примерял то одну, то другую.

Наконец, он надел коричневую в клетку и спросил у Паустовского:

— Скажите, Костя, как она вам?

В это время перед ними вновь появился Зусман и обратился к Константину Георгиевичу:

— Скажите, а где тот человек, шё только што примерял тут кепки?

— Так это ж я, Зусман. Что ты дурака валяешь? — возмутился Яша Лифшиц.

— Не может быть… Тот смахивал на босяка, а в этой клетке вы просто шотландский лорд Чемберлен…

109

У поэта Юрия Макаровича Леднева вышла первая книга стихов «Люди и флаги» в издательстве «Советская Россия».

На волне успеха он отнес новую поэтическую рукопись в издательство «Советский писатель».

Через некоторое время ему вернули рукопись с рецензией на нее известного поэта Сергея Сергеевича Наровчатова. Тот не очень-то высоко оценил поэтические опусы молодого поэта, оперируя при этом почему-то стрелковой образностью. Лишь некоторые стихи Леднева, по его представлению, попадали в «яблочко». Большинство были выстрелами в «молоко».

Завершалась рецензия так: «Юрию Ледневу еще надо научиться стрелять».

Прочитав рецензию, Леднев взял ручку и дописал: «Своих рецензентов…»

110

Ростовский писатель Павел Хрисанфович Максимов рассказывал о своих встречах и беседах с Александром Фадеевым в тот период, когда роман его «Разгром» имел неслыханный успех. Когда «Разгром» вышел отдельным изданием этот успех был закреплен. Самому автору в ту пору шел двадцать шестой год. Редакторировал он в Ростове-на-Дону газету «Советский Юг» и журнал «Лава». Потому-то ростовчане стали первыми читателями романа, публиковавшегося главами в газете «Советский Юг».

— И как ни странно, — говорил Павел Хрисанфович, — шумный успех не вскружил голову, не вызвал в нем, молодом прозаике, казалось бы, естественного чувства восторга или тщеславия. Напротив, Фадеев глубоко сомневался в себе и даже не считал, что созданное им было трудом писателя.

— Вот критики, — делился сомнениями Александр Александрович, — пишут о моем романе «Разгром», что он написан талантливо, обращает на себя внимание и тому подобное… А я не раз думал, есть ли у меня вообще талант. И чем больше думаю, тем все отчетливее прихожу к выводу, что не талантом я беру, а усидчивостью и мозгом: долгими часами сижу за письменным столом и мысленно, в мозгу, десятки раз поворачиваю одну и ту же фразу. И так ее поверну и этак. Пока чисто мозговым путем не найду лучший ее вариант.

После паузы признался:

— Знаешь, Павел, я сейчас чувствую себя сидящим на высоком столбе и боящимся сорваться вниз. Сорвусь, полечу и разобьюсь. Тут же набегут люди, поглядят на меня, лежащего на мостовой, и разочарованно произнесут: «Так это и есть Фадеев? А мы-то думали, что он писатель…»

111