История советской литературы. Воспоминания современника

— Может, на заседании обсуждали вопрос, не присвоить ли ЖАКТу имя Зощенко вместо Горького… Но этого я не знаю!..

235

Венеамин Александрович Каверин вспомнил смешной эпизод, происшедший на заседании «Серапионовых братьев».

Обсуждали стихи Елизаветы Григорьевны Полонской, именуемой в братстве Елисабет Воробей.

И вот в стихотворении, которое она читала, прозвучала строка:

Мне пресно сладкое, я горького хочу…

Николай Семенович Тихонов тут же заметил:

— Я бы, Лиза, на вашем месте эту мысль изложил так: «Мне пресно сладкое, я горечи хочу». А то Алексей Максимович может принять сказанное вами на свой счет… Хотя, без сомнения, будет польщен.

236

На восьмом съезде писателей выступал Евгений Александрович Евтушенко. Как всегда в экзальтированной, даже истеричной манере, сопровождаемой всякий раз конвульсивными жестами. Он вещал залу, как из переделкинского дома Пастернака пьяные рабочие вышвырнули рояль поэта, он хряснул и раскололся.

Потом он категорически потребовал создать в доме Пастернака музей поэта.

Сидевший рядом со мной поэт из Архангельска Николай Журавлев спокойно произнес:

— Съезд должен принять резолюцию о создании в Переделкино музея Пастернака имени Евгения Евтушенко…

237

Во время редакционных совещаний в издательстве «Всемирной литературы при Коммиссариате Народного Просвещения», созданного Горьким и чаще всего проходивших под его председательством, Алексей Максимович поражал всех своими сведениями о мировой литературе. В своих выступлениях он называл имена второстепенных писателей, о которых не слышали даже профессора. Они, как не выучившие урока школьники, опускали глаза, а Горький им говорил:

— У этого автора есть такие-то и такие-то вещи… Эта вещь слабоватая, а эта — превосходная, ее-то и следует издать…

Однажды после заседания Алексей Максимович попросил остаться Корнея Ивановича и вместе с ним позавтракать. После этого завтрака Корней Чуковский записал в своем дневнике 18 апреля 1919 года:

«Во время беседы с Горьким я заметил его особенность: он отлично помнит сотни имен, отчеств, фамилий, названий городов, заглавий книг. Ему необходимо рассказывать так: это было при губернаторе Леониде Евгеньевиче фон Краузе, а митрополитом был тогда Амвросий, в это время на фабрике у братьев Кудашиных — Степана Степановича и Михаила Степановича был бухгалтер Коренев, Александр Иванович. У него-то я и увидел книгу Михайловского „О Щедрине“ издания 1889 года. Думаю, что вся его огромная и потрясающая эрудиция сводится именно к этому — к номенклатуре. Он верит в названия, в собственные имена, в заглавия, в реестр и каталог» /курсив автора — БД./.

238

Жил в конце ХVIII — начале XIX века литератор Алексей Данилович Копьев, перу которого принадлежит несколько комедий. Одна из них, опубликованных в 1794 году, называлась «Что наше, тово нам и не нада». В ней он попытался графически передать фонетические особенности разговорной речи, типа: «што йта за дьявальске навадениё». И в таком духе написана вся пьеса.

Естественно, подобные «художественные» откровения не минуют внимания охотников на меткое словцо. А посему о Копьеве существовало немало баек в литературной среде. В частности, в книге «Записки о моей жизни» Николая Ивановича Греча, ученого-лингвиста и главного редактора журнала «Сына Отечества» рассказывается о таком эпизоде.

Когда Павел I вступил на престол, он ввел безобразную форму мундиров. Ее обязаны были носить военные чины. А Копьев — бывший адъютант князя Зубова, фаворита Екатерины II, очень болезненно воспринял необходимость своей поездки в Москву с какими-то приказаниями.

И он решил посмеяться над новой формой: сшил себе перед отъездом мундир с длинными широкими полами, привязал шпагу к поясу сзади, подвязал косу до колен, взбил себе преогромные букли, надел уродливую треугольную шляпу с широким золотым галуном и перчатки с крагами, доходившими до локтя. В этом костюме он явился в Москву и уверял всех, что такова, действительно, новая форма.

Об этом узнал Павел и велел привезти Копьева в Петербург, а по прибытии представить к нему в кабинет.

Увидев шутовской наряд, Павел произнес:

— Хорош! мил! — и добавил: — В солдаты его!

Приказание было исполнено.

Копьеву в тот же день забрили лоб и зачислили в один из армейских полков в Петербурге. И надобно же было случиться, что оказался он под началом некоего Чулкова, который прежде стоял у него в передней.:

Естественно, Чулков не преминул потешиться над бывшим своим начальником. Призвал его к себе, осыпал ругательствами и насмешками, а потом спросил:

— Да говорят, братец, что ты пишешь стихи?

— Так точно, писывал в былое время, ваше высокородие…

— Так напиши мне теперь похвальную оду, слышишь ли! Вот перо и бумага!

— Слушаю, ваше высокородие! — ответил Копьев, подошел к столу и написал: «Отец твой чулок, мать твоя тряпица, а ты сам что за птица!»..

239