История средневековой философии

Суть дела у Августина можно представить следующим образом. За авансценой, на которой чередой проходят возвышения и падения царств и империй, скрывается ход развития божественной любви, восстанавливающей падшего человека и возводящей Град Иерусалим. Те, кто взаимодействует с божественной благодатью (кто, сказал бы Августин, предопределен к вечной жизни), являются гражданами Иерусалима, тогда как те, кто отвергает благодать, являются гражданами Вавилона.

Очевидно, что Иерусалим и Вавилон не могут быть просто и без излишних хлопот отождествлены с церковью и государством. Человек может быть крещеным христианином и все же духовно - гражданином Вавилона. Другой же человек может быть высокопоставленным государственным чиновником, даже императором, и при этом - гражданином Иерусалима. Конечно, когда Августин оглядывается на империи Египта и Ассирии, на Вавилон (в историческом смысле), на языческий Рим как власть, подвергающую гонениям, он может высказываться и так, как если бы государство было воплощением идеи Града Вавилона. Однако сама по себе идея двух градов: Иерусалима и Вавилона должна пониматься в духовном смысле. Каждый Град действительно является примером августиновского определения общества как "множества разумных созданий, соединившихся в общем согласии относительно предметов любви"[78]. Но эти общества не имеют границ, четко обозначенных для взоров публики, в том смысле, в каком церковь и государство являются зримыми объединениями. Существуют определенные эмпирические критерии, позволяющие решить, является человек римским гражданином или нет. Однако один лишь Бог действительно знает, кто гражданин Иерусалима, а кто гражданин Вавилона.

Что касается государства, то Августин рассматривает его как условно необходимое. Его необходимость, так сказать, вызвана грехопадением. Языческая Римская империя, например, несомненно была государством, хотя и преследовала христианскую церковь. В ее границах поддерживались мир и порядок; она защищала своих граждан от внешней агрессии; она карала за преступления, такие, как убийство, кража и разбой. Стало быть, она исполняла функции государства. Однако исполнения этих функций не потребовалось бы, если бы не произошло грехопадение. Человеческие существа, конечно, жили бы в обществе. Но не было бы никакой нужды в принудительной и карательной власти, которую мы называем государством.

Существует, таким образом, значительное различие между теорией государства, разработанной Августином, и той, что была принята в средние века, например, Аквинатом. В то время как Августин подчеркивал принудительную и карательную функции государства и рассматривал потребность людей в государстве как следствие грехопадения, Аквинат считал государство "естественным" установлением, обусловленным, так сказать, природой человека как таковой. Конечно, он соглашался с Августином, что, не будь грехопадения, не было бы никакой нужды в армиях, тюрьмах и т. д. Однако он был далек от того, чтобы рассматривать государство просто как необходимый инструмент для обуздания зла, проистекающего из грехопадения человека. Аквинат придавал гораздо большее значение идее политического общества, соответствующего социальным потребностям человека как такового. Поэтому он мог утверждать, что, даже если бы никакого грехопадения не было, государство все-таки стало бы существовать.

Историк философии, вероятно, привлек бы внимание к влиянию на Аквината аристотелевской идеи государства, идеи, которую он должен был согласовать с собственным пониманием роли Церкви в человеческой жизни. Однако, хотя Аквинат безусловно испытал влияние политической теории Аристотеля, следует учесть и другие обстоятельства.