Прежде всего следует напомнить, что в «исторической Агвании», т. е. в Алуанке, в то время жили только армяне и уже поэтому суждения о каком-либо антагонизме между армянами и жителями исторической Агвании
не имеют под собой никакой почвы. Во-вторых, З. Буниятов лишь вскользь намекает о том, почему католикос Елиа прибыл в Алуанк. Он обходит молчанием подробности событий, предшествовавших его приезду в Партав. Между тем в III главе третьей книги описывается деятельность католикоса Алуанка, халкидонита Нерсэса-Бакура, который вопреки дзернарку *** в последние годы стал насильно насаждать диофизитское вероучение и начал суровые гонения на епископов монофизитов, не пожелавших сотрудничать с ним, чем вызвал возмущение большинства духовенства и азатов Алуанка. Еще до приезда армянского католикоса Елия великий князь Алуанка Шеро созвал собор влиятельных епископов и азатов, на котором не только были преданы проклятию католикос Нерсэс и все другие еретики, но и об этих злосчастных событиях было письменно сообщено в Армению. Следующая, IV глава — это послание собора, направленное католикосу Армении, в котором, поставив его в известность о деяниях Нерсэса-Бакура, участники собора напоминают Елии о его долге верховного пастыря посетить свою паству и исцелить их раны, т. е. избавить их от притеснений халкидонита Нерсэса-Бакура. Таким образом, армянский католикос Елия прибыл в Алуанк по настоятельному требованию собора епархии Алуанка, чтобы положить конец произволу, чинимому Нерсэсом-Бакуром, а не с целью стереть кого бы то ни было.В этом отношении особый интерес представляет IX глава третьей книги, где прямо указывается, что местным собором Алуанка Нерсэс-Бакур был не только осужден и предан анафеме, но и лишен сана католикоса Алуанка, однако продолжал упорствовать и не подчинился решению собора.
Участники собора понимали, что в таких случаях последнее слово за армянским католикосом, что лишь он правомочен уладить возникшие в епархиях неурядицы.
Далее З. Буниятов приводит высказывание И. Петрушевского о независимости албанской церкви от армянской
как непреложный факт. Но И. Петрушевский признается, что его работа является описанием поездки в Нагорный Карабах и Зангезур, и ни в коей мере не претендует на исчерпывающее исследование взаимоотношений армянского католикоса с епархией Алуанка. Его экспедиция ставила перед собой целью изучить не столько официальные церковные, сколько дохристианские верования, искать подлинные, как он выражается, — верования народа. Много места в ней занимают ссылки на высказывания стариков в застольных беседах и весьма поверхностные, странные суждения автора о религии крестьян, о феодальной церкви и т. п., свидетельствующие о том, что у автора нет ясного представления о религии и церкви вообще, о монофизитстве и халкидонитстве в частности. Так, например, не разобравшись должным образом в обстоятельствах проникновения диофизитского вероисповедания в Закавказье, в частности, в Алуанк, он усматривает в этом какие-то следы протеста против феодальной монофизитской григорианской церкви (см. И. Петрушевский, О дохристианских верованиях крестьян Нагорного Карабаха, Баку, 1930, с. 11). Можно ли допустить, что византийский император-халкидонит Маврикий, стремившийся любыми средствами насадить халкидонитство в Армении, учредивший с этой целью новый незаконный католикосский престол в Аване в противоположность законному католикосату в Двине (см. коммент. 172 ко второй книге) имел целью защищать интересы социальных низов, против феодальной монофизитско-григорианской церкви? Между тем те, кто знаком с историей Византии, знают, что халкидонитское вероучение в руках византийской церкви и государства служило интересам империи, являлось оружием экспансии и распространения сферы политического влияния. Что касается социальных низов, то нужно ли говорить, что их нисколько не волновали христологические вопросы, и они были весьма безразличны к схоластическим спорам о естестве Христа.